Следующее тело пробует удержаться на задних лапах. Оно хочет подняться повыше, взглянуть на то, что кроется за пышной саванной травой. Тысячи лет прочь – и мечта исполняется. Я обнажена, несколько голодна и упоительно волосата. Я только что нашла остатки пиршества саблезубых тигров. Настало время пробовать мясо.
А вот я и сама добываю вожделенное красное золото, выгрызая его из колыбели мышц и сухожилий крупными сильными зубами. На другом этапе на мне появляются так любимые людьми и по сей день закрывающие тело тряпки. Жаль. Видимо, я так и не узнаю, зачем они их всё же напялили. Зато пригождается – планета холодает.
Следующий скачок швыряет меня в снег. Я одна, в лесу, и, судя по всему, заблудилась. За мной идут, и я чувствую это спиной, чувствую глубоко зарытой в гены сенсорной дугой, наследием рыб. Это ужасает и восхищает одновременно.
Мне придётся обернуться. Иначе я умру в незнании того, что же меня убило.
Это волчица. Очень большая, с лобастой головой. В её пасти висит щенок, из бока которого торчит стрела. Её дитя убило моё племя. Она знает и отомстит. Непременно. Она должна. Это не займёт много времени: я ребёнок и у меня нет оружия. Она бережно кладёт холодеющее тельце на снег. Зарывает передними лапами, не спуская глаз с человечьего детёныша, замершего от животного ужаса. Потом подходит и берёт девочку в зубы, удерживая за капюшон сшитой из оленьих шкур куртки. И несёт прочь из мира, оцепеневшего от холода. Прочь от смерти. Прочь от людей.
Когда девочку находят, совсем одну, она помнит, как стоять на задних лапах и лопотать на нелепом человечьем языке. Но что-то изменилось. Повзрослев, она вырезает из кости кулон в виде волка. И больше не сгибается перед обстоятельствами. Сражается за свою правду до последнего. Отвоёвывает право выбирать, кого любить. Не верит в предрассудки и предсказания по перьям и камешкам. А ещё она охотится. Терпеливо и осторожно, выслеживая добычу днями. Когда ломается копьё, когда теряется в глубоком снегу нож – она бросается вперёд и выгрызает то, что хочет, выцарапывает ногтями, а её карие глаза загораются жёлтой предрассветной луной.
У неё рождаются дети, и, кажется, что эта ветвь носит безумие, впитанное с волчьим молоком.
Ужасные волки вымирают; их вытесняют люди и шакалы с койотами. Потомки девочки, потерявшейся однажды в лесу, вымирают тоже. Их не получается посадить на цепь, ведь они либо перегрызают ошейник, либо разрывают при попытке горло. Они встают, как бы ни била их жизнь, и пока одомашненные льстят и жмутся к дому, снова и снова выворачивают всё своё существо в небо, к далёким равнодушным звёздам.
Мечтатели и сумасшедшие. Волчье молоко, расплёсканное по человечьим столетиям.
Сколько раз они находили путь сюда, в вирт? Сколько из них становилось четыре лапы с криком «Вот и я! Это точно я!». Сколько из них бежало по Пустошам с развевающимся от восторга языком? Кажется, я вижу их. Огромную стаю, разных мастей, грациозных и коренастых, пушистых и короткошёрстных, волков и волчиц разных поколений, идущих ко мне, возле меня и сквозь меня. Я храню их песни в своей крови, в каждой клеточке тела. Они шагают по ткани неба, переливчатой и ворсистой, словно потёртый бархат, прыгают и играют, обращаются в людей – и вот они уже танцуют, полностью обнажённые, благословенное и проклятое племя, ныне почти уничтоженное и раздавленное за своё нежелание льстить и лицемерить. За умение говорить правду, ныне бесполезное, как весенняя грязь вперемешку с прелыми прошлогодними листьями. Их время заканчивается, их стало слишком мало, и я – одна из крошек, время которой тоже тикает. Надеюсь, однажды я умру в доброй памяти, чтобы вспомнить их напоследок.
А пока я бросаюсь к ним, и все вместе мы начинаем плясать, словно выжившие из ума дервиши, выстукивая пятками громовые раскаты и неистово воя пронзающим и бодрящим северным ветром.
Человечество слишком долго вынимало нас, словно занозу из задницы. И – чёрт подери! – это было весело. О нас спотыкались, ломали зубы и охрипляли голоса. Тщетно. Мы танцуем! Смотрите, если хочется, если же нет – проваливайте!
Я хохочу до слёз, до скрипа в челюсти, и со смехом что-то уходит прочь.
Больше я не одинока. Больше нет, ни единой секунды своей жизни. Все они расплёсканы во мне.
И, ещё даже не очнувшись, я понимаю, кому обязана этим видением.
– Спасибо, приятель, – шепчу я в округлое ухо кетцаля, – Выходит, ты ещё древнее, чем я предполагала. Тебя придумали первые примитивные млекопитающие. Кем ты был для них? Врагом или другом, или просто непостижимой тенью? Они росли – и ты увеличивался в размерах, пока не стал тем, чем есть сейчас… Да?
Слепой глаз делает круг по орбите, и моё транспортное средство негромко гудит в ответ.
– Мне пора идти, – я ласково глажу величественные морщины. И тут вижу.
Закончились. Холмов больше не видать.
========== Из «Энциклопедии абсолютного и относительного сновидения». Отпечатки ==========
Таким странным названием неофициально принято наименовать тех людей, которым посчастливилось остаться в вирте, отделившись от своего носителя. Также их называют Заплутавшими, однако название неточно, поскольку многие из них сделали выбор осознанно.
Доподлинно неизвестно, приводит ли длительное отделение ментального тела от носителя к смерти последнего; однако чаще погибает именно ментальное тело. Если ему по какой-либо причине удалось остаться в живых (проведение особого ритуала, сильное желание сохранения со стороны, поддержка демона и пр.), новоприбывшему жителю вирта придётся отказаться от большей части своих сновидческих способностей, приспособиться к анамнетической пище и найти себе подходящее место. Как правило, если удалось не погибнуть после отделения, отныне автономные отпечатки быстро привыкают к новым условиям существования, поскольку значительная часть мира сновидений дублирует вполне привычные земные условия.
Срок продолжительности жизни отпечатков сильно разнится; по невыясненным причинам, некоторые могут прожить среднюю человеческую жизнь, другие замирают в том возрасте, в котором были отделены, и остаются в нём навсегда. Представители смешанных пар часто дублируют ход жизни своего супруга или супруги, что, вероятно, связано с изменениями, происходящими с обменом веществ.
В остальном для нового жителя вирта не остаётся никаких явных препятствий: он может освоить любую приглянувшуюся профессию и даже завести детей, которые, впрочем, не будут иметь к реальности никакого отношения, как и все рождённые таким образом полукровки.
========== Конфигурация шестьдесят первая ==========
– Всё, приехали.
Вот так новости. Зашла домой, называется.
Но так оно и есть. Кетцаль неподвижен. Только изредка город скрипит и шевелится из-за его могучего дыхания.
Выйдя наружу, я понимаю, в чём дело.
Мы подошли к Сумеречному морю – огромному внутреннему океану мира сновидений.
Мне ещё ни разу не приходилось его видеть, но эти водные просторы обитали где-то на границе сознания нашей с Голем матери. Она охотилась здесь, когда была ещё очень молоденьким дримером.
– Что будешь делать? – вопрошает Тварь Углов, принюхиваясь и поднимая переднюю лапу на манер охотничьей собаки.
– Пойдём вдоль берега, пока не найдём хорошее место, – я отдаю команду кетцалю, и он со скрипом повинуется.
– У воды? Ты хочешь жить у воды? У, бр-р!
После такой реакции моё желание обосноваться здесь возрастает вдвое, если не втрое.
Подходящая бухточка находится на удивление быстро. Она похожа на след, прогрызенный гусеницей, которая потом изволила свернуться в новом убежище слегка неровным клубком.