– Я сюда на две ночи. Потом – мой личный Шпиль, – я протягиваю руку, на которой покачивается меркаба, и менеджер считывает координаты, переводя их на браслет:
– Держите. Хотите увидеться с кем-то конкретным?
– С Роборосом, химиком, – отвечаю я, надевая пропуск на левое запястье, – Дорогу я знаю. И где он обычно бывает в это время тоже.
Мой знакомый так предсказуем, что я даже чувствую подобие чего-то схожего со скукой, когда нахожу его на пустой веранде, застеклённой витражами в человеческий рост. Роборос терпеть не может эти стёкла, поэтому кормит пространство вокруг них своей энергией, чтобы те становились прозрачными. Помещения без окон его тоже не устраивают: по понятной причине, Небесная Академия является желанным пристанищем для ветров всех мастей, в том числе и самых буйных. Бывает время, когда Робороса не колышут и витражи – например, когда он вовсю химичит. Но это не тот день. Сегодня определённо намечены испытания.
Иногда его пугают голос или мысль, поэтому я вбрасываю в окружающее пространство частицу своей энергии и терпеливо жду.
Заметил меня. Может, пока не видит из-за чёлки, но что почувствовал это точно. Даже в дни, определённо лишённые творческого кризиса, этот юный изобретатель более всего похож на нелюдимое и в придачу коренастое животное вроде дикого хомяка, сейчас расположившегося посреди бумаги разных сортов и тут же захлопнувшего свой вместительный кейс при моём малейшем приближении.
– Готова спорить на что угодно – у тебя есть для меня бомба, – усмехаюсь я, когда он наконец изволит поднять на меня свои разноцветные глаза. У Робороса гетерохромия: одна радужка грязновато-коричневая, другая словно вырезана из чистейшего, наполненного голубизной неба. Уже за один этот промельк неземной чистоты можно простить ему то, что он говорит мне вместо «А! Рад тебя видеть».
– Ты рано. Я как раз собирался обложить дверь пластидом, чтобы ты наконец перестала сюда шастать, тварь ты бесстыжая.
– Имела неловкость нарушить монашеское уединение великого Робороса? – я подхожу ближе, и он тут же утыкает глаза в пол. Тело мальчишки как раз начало долгий путь пробуждения, так что сейчас ему и хочется, и не хочется смотреть на меня. Общаться с людьми ему сложновато; отчасти потому, что он здесь. Его земное тело благополучно застыло в коме после почти удавшейся попытки самоубийства из-за того, что Робороса травили в школе. Возможно, предвкушение новых ощущений заставит его вернуться назад. Я не знаю, но моя нагота ничего мне не стоит, а для него особо и не жалко. Он хороший парнишка с телосложением барсука и пытливым умом на борту. У нас с ним одинаково хреновая степень приживаемости где бы то ни было, если там полно людей. Умные настораживают…
Ладно. Я сажусь рядом с ним – для Робороса «рядом» это на расстоянии трёх-пяти метров – следя за тем, чтобы не потревожить разложенные тут и там материалы.
– Что на этот раз? – он сдувает чёлку с носа и создаёт из части бумаг вполне себе ровную стопочку.
– Для начала я хотела спросить, как у тебя дела, – притворно расстраиваюсь я.
– Как сажа бела, – тут же огрызается он.
Что я могу поделать? Социопаты, похоже, моя узкая специализация.
– Пусть так.
– В твоей ауре что-то поменялось, – он даже дёргает носом. Я слегка улыбаюсь при слове «аура», давно не слышала этого эзотерического словечка.
– Я близка к своей цели как никогда, Роборос.
– По мирам ходят сплетни, что ты кетцаля объезжала. Бред, как мне кажется, – его тон становится дружелюбнее, и вот результат – бумаги снова разложены на прежние места.
– Было такое.
– Серьёзно?! То есть… нафига? – он изо всех сил пытается скрыть своё любопытство, и я засчитываю его праведные труды в этом направлении.
– Религионеры.
– А, эти… – разноцветные глаза тут же закатываются, – Один недавно дежурил над моей кроватью в больнице. Со своими песнями и плясками… Ну, знаешь, чего тебе объяснять, – Роборос шевелит пальцами, будто играет на пианино, – Сковорода для меня смазана, печь затоплена, но если бог захочет – я тут же вернусь. Ха!
– Так вернись и скажи ему, что ты об этом думаешь.
– Ты издеваешься? Они и слушать не станут. В колонку «чудо» впишут, и я всю оставшуюся буду падать ниц перед этим просвящённым словно дрессированная собака. Нет уж! Я повременю.
– Надеюсь, недолго, иначе носитель может умереть.
– Я знаю.
– И ты станешь новой птичкой Хель в Мокрой Мороси.
– Не стану. Академия защищает своих учеников. Власть Хель сюда не простирается.
– Это в том случае, если ты на момент смерти будешь здесь, а не где-то ещё в поисках материалов.
Он быстро складывает два и два, и, наконец, сдаётся:
– Ладно, не нуди. Я свой предел знаю, я успею вернуться… Чего сама пришла?
– Я теперь живу на берегу Сумеречного моря.
– Могла просто послать пригласительный… Шучу, – он открывает свой кейс, – Вот. Только не увлекайся.
Ему легко говорить. Карандашами, пастелями и маркерами Робороса в вирте можно рисовать целые миры. Мне хочется освежить обстановку, но я пускаю слюни на все его разработки разом. Однако и о правилах игры забывать нельзя.
– Покажи мне что-нибудь новенькое, – я вовремя вспоминаю о столь необходимом poker face.
Роборос согласно кивает, выдвигая отсек с довольно объёмистой палитрой:
– Думаю, где-нибудь у себя ты решишь сделать плитку. Средиземноморский стиль и всё такое. Смотри, – он ловко набрасывает на бумаге ряд квадратов и пускает в ход маркеры. Чистый лист моментально преображается. Передо мной теперь матовая плитка цвета слоновой кости, с декоративными трещинами и потёртостями. Роборос рисует также мох и корни растений, следы мышиных коготков и подтёки дождя – и всё это на квадратах 3x3 сантиметра. А потом отрывает участок от исходного листа и подаёт мне готовый образец.
– Это восхитительно… А эти? – я указываю на толстые карандаши.
– Грубые текстуры. Битый кирпич, глиняные черепки, галька, россыпи костей.
– Этих я тоже возьму, – тут же заявляю я, глядя, как его зажирает жаба и он старается не моргать, лишь бы скрыть это.
Я отбираю понравившуюся канцелярию в небольшую пирамидку. Этого хватит, чтобы освежить Шпиль и его окрестности, а также установить новые оборонительные барьеры в дополнение к защитному куполу. Я бы и сама могла бы с этим заморочиться, но должна буду провести не одну ночь, придумывая и применяя. К тому же это очень истощает запас жизненной энергии, а я до сих пор не совсем окрепла после контакта с нервной системой кетцаля.
– Всё? – несколько грубовато интересуется Роборос, и после одобрительного кивка закрывает свой кейс со рвением человека, задраивающего разгерметизировавшийся отсек на космическом корабле. Я создаю тубус и жду, пока хозяин материалов рассчитает меня.
– М… Эти, да вот этот, и плюс растушёвка с перьями… С тебя 15 соулов и 2 крипы.
– Это ограбление средь бела дня, – вполне резонно замечаю я.
– Тогда откажись от чего-нибудь, – тут же предлагается мне.
Я представляю себе радость Голем в том случае, если я принесу эти сокровища в полном комплекте, и начинаю торговаться.
– Моё тело пока не способно выбросить столько энергии. Даже половина оговорённой суммы вызовет сонный паралич и приступы слабости на день или два.
– Для меня их сделать тоже не зубочисткой в зубах поковыряться, знаешь ли, – заводится Роборос, – Я вообще в коме!
– Давай не будем мериться яйцами и яичниками, – примирительно бормочу я, – Слушай, а смешанный платёж тебя устроит?
– У тебя есть запас душесосудов? – оживляется он.
– Нет, я ведь уже давно не дример, и стараюсь никого не убивать.
– Блин… Что тогда?
– Я буду позировать тебе. Думаю, это стоит трети суммы.
– Не стоит, – более чем уверенно говорит Роборос, сканируя меня с ног до головы.
«Тоже мне нашёлся великий ценитель, мать твою!!» – орёт что-то во мне, но виду я не подаю.