По достижении определённых успехов (или возраста) к любому имени может быть добавлена приписка, в отличие от фамилии уникальная, содержащая информацию о некоем качестве, умении, или совершении выходящего из ряда вон поступка, в том числе и подвига. Также может отражать принадлежность к группе; меняется редко, разве что становится длиннее, если требуется что-то прибавить. Произносится владельцем только в случае принесения клятвы; знающие полное имя друзья и знакомые также не употребляют его без веской причины.
========== Конфигурация шестьдесят восьмая ==========
Итак, начальство хотело меня видеть.
Точнее – нас.
Я опустила глаза на осторожно трусящую рядом Голем. Она что, из принципа не ходит на двух ногах? А, пусть делает как хочет, подумалось мне, всё же мне она не диктует, как себя вести.
Минутку…
– Что это у тебя? – спросила я. Мы находились посреди межпространственного туннеля и нас ждали – ну да переживут, вопрос казался мне важным.
Она отшатнулась назад, когда я присела рядом, и приняла позу суслика, выслеживающего опасность на родном пригорке. А она точно плоть плоти моей?
Костяшки её пальцев рук посинели и кое-где кровоточили.
– Больно? Дай посмотреть.
Она неловко протянула мне свою тонкую, словно птичью, лапку.
– Больно? – озадаченно переспросила я и впервые услышала её звенящий ответ:
«Нет!»
– Так ты говоришь?.. Хм, ладно. Где тебя так угораз…
И тут до меня дошло. Наш носитель покалечил себя подобным образом. И вот результат. Голем копирует повреждения. Вот это открытие. На мне же, сколько себя помнила, не бывало ни царапинки, как бы там не упражнялся наш мешок с костями.
– О как… Занятно, – я встала и продолжила путь. Ещё пару раз переводила глаза на свой пик творчества, но, судя по всему, Голем и правда не было больно.
Забирает физическую боль, а это значит, и моральную тоже?
Поздно размышлять. Мы были на месте.
Полигон. Впереди – развалины амфитеатра. Зал заседания Старейшин. Нам оказали честь присутствовать, хоть меня и скрутило от смутного предчувствия, что не всё пройдёт так гладно, как хотелось бы.
У входа на сочной травке нежились ездовые животные. Белые виртовые львы, похожие на увесистые плюшевые игрушки, и волки-крестовники Молчаливых – ранга мастеров, хранящих самые заветные и нередко опасные знания людской части мира сновидений.
Звери были холёные и очень спокойные, поэтому не было ничего удивительного, что они не обратили особого внимания даже на парочку аберраций вроде нас. Мы прошли в амфитеатр безо всяких проблем.
Зато там мы произвели впечатление, и, хоть публики было и немного, вздох ужаса окупил все старания трудного пути. Про трудный путь я шучу, конечно, но вот на их лицах слова «это серьёзно» были написаны едва ли не неоном такой яркости, что Никола Тесла мог бы лишь бессильно кусать костяшки пальцев.
– Всем доброго времени суток, – я обвела глазами ряды белого камня, – И тебе, Юнон.
Кажется, он был удивлён больше всех. Неудивительно, он знал нашу мать, когда она была ещё ребёнком.
– Холли… Холли, что ты… Что ты с собой сделала?
– Холли больше нет, – сказала я, решив, что лучше обойтись без переходов и деликатности, изложив ситуацию прямо и понятно, – Я родилась из её плоти и крови. А из остатков сделала её, – я указала на Голем, которая по-буддийски спокойно наблюдала за невесть откуда взявшейся здесь бабочкой.
– Но… как же…
– Всё в порядке. Носитель жив. Мы следим.
– Это неправильно, – взял слово один из Старейшин. Его мантия, похожая на струящееся по плечам жидкое олово, очаровывало взгляд, – Вы должны снова слиться.
Голем тут же уставилась на меня своим пустым лицевым диском. Видимо, возможность такого варианта развития событий пришла ей в голову впервые.
– Нет. Так не выжить, – сразу же взяла на себя функцию губозакаточной машинки я.
– Вы должны!
– Мы никому ничего не должны, – я лишь покачала головой на этот бестолковый призыв.
– Холли Уитни, решением Совета мы приказываем тебе принять исходную форму! – зарычал на нас старец с густейшими бровями, но, увы, только обрызгал свои одежды слюной.
– Что? Вещь названная есть вещь прирученная? – почти игриво переспросила я, пока испуганная его криком Голем тихонечко выглянула уже из-за моей ноги, – Но вы ошиблись. Наша мать придумала это имя. Точней, она придумала – а вы исковеркали ещё больше положенного. Она хотела зваться Кали. Значит, теперь это и будет моё имя. А мою сестру зовут Голем. Ни я, ни она больше не вернёмся в организацию. Охота закончена. Ранги закончены. Теперь мы сами по себе… Прости, Юнон. В случившемся нет твоей вины.
Бывший наставник нашей матери растерянно переводил взгляд то на меня, то на мою реплику. Он выглядел – да и сейчас выглядит – как подросток лет тринадцати, в одежде монашка, с зеркальной лысиной, над которой так любят хихикать его подопечные. Я знала, что он хороший. Тёплое чувство привязанности и благодарности вот уже который год жило где-то у нашей грудной клетки.
Но он смотрел на меня… слишком внимательно. Не разглядывал меня, а прямо глаза в глаза. Однако выплюнутый сигнал тревоги принадлежал вовсе не ему.
– Мононоке! Выстроить защиту!!
Против меня мгновенно ощетинился целый музей легендарного оружия. Молчаливые прицелились шарами плазмы и душестрелами, сотканными из их собственной энергии. Мы с Голем менее чем за секунду оказались в окружении недоброжелателей, готовых в любой момент отрезать от нас части, более всего необходимые для жизни.
Мононоке? Бред! Нужно это уладить. Я не поднимала рук и старалась сохранять спокойствие.
Значит, они полагали, что я мононоке.
«Разгневанный дух» – вот как это переводится. Я слышала об этом…
Между дримером и его Стремлением существует очень нежная, можно сказать, даже интимная связь в высшем смысле этого слова. Стремления с возрастом, однако, могут меняться, ведь детская любовь гибкая и безбрежная, словно океан. Позднее, когда Стремление по какой-либо причине исчезает, дример может испытывать фрустрацию и боль. Особо чувствительные утверждают, что в такие моменты от них просто ускользает смысл жизни. Но некоторые вместо скорби и залечивания ран стремятся углубить свою боль. Испытывают ненависть и злость от потери. Превращаются в мононоке, существ столь же сильных, сколь и непредсказуемых в своей фонтанирующей ярости.
– Я не хочу сражаться. Позвольте мне уйти, – попросила я, почувствовав какое-то мутное шевеление в груди, абсолютно мне не понравившееся.
– Вам нужно вернуться в исходную форму.
Я перевела глаза на Юнона в поисках поддержки.
– Пожалуйста, – почти что моляще произнёс он.
– Нет.
Сгустившийся над амфитеатром воздух дал мне понять, что мне не собирались прощать неповиновение.
Один из них стремглав совершил пару магических пассов – и одним движением перерезал мою связь с носителем.
Это была не игра. Не тренировка. Не в их силах было меня заставить – но в их власти было меня убить.
Если я, будучи оторванной, не отыщу дорогу назад, мы с Голем перестанем существовать, и наши образы растерзает вирт. Что приключится с носителем, оставленным в настолько сложный период жизни, мне и подумать было страшно. Не сейчас, не в такой депрессии!
Что ж. Раз уж я мононоке, ни к чему их разочаровывать.
– Не надо было этого делать, – почти снисходительно пробормотала я, с неизбежностью молнии настигнув горе-акушера и вцепившись видоизменившимися волчьими зубами в его руку. Поскольку связи с носителем теперь не было, я моментально начала поглощать энергию из него.
«Стоять, не то я его покалечу!» – сразу же дала понять я, сжав добычу до хруста, стоило им попытаться приблизиться.