Увы, несмотря на причудливую архитектуру, остаться здесь надолго себе дороже: гнорри страсть как любят опасных тварей и часто держат их как домашних животных. На окраинах, словно бродячие собаки, бегают ракоскорпионы, а между домов вертятся полуприрученные дидихтисы – Мигрирующие Охотники Сумеречного моря, от пяти до десяти метров каждый, с челюстями острыми, как хирургические скальпели. Этих сильных рыб используют для перевозки грузов и для сноса устаревших построек. Ну и иногда им скармливают любопытных гостей – правда, это моя, авторская версия. И, думаю, я не буду проверять её состоятельность.
Мы покидаем город, попадая в тёплое течение. В этом районе абсолютно другая флора и фауна: толстенные водоросли, изящные медузы, актинии, морские ежи. Если мы проплывём ещё немного, то ощутим всю многогранность глубины, в которой копошатся рыбы из ночных кошмаров, саблезубые, с бессмысленно выпученными слепыми глазами. Когда я вижу их, я наполняюсь сладкой детской дрожью, дрожью тех времён, когда мир казался огромным и неизъяснимо загадочным.
С тех пор мир порядком уменьшился до кольцевого маршрута «дом-работа» и потерял несколько тонн своего шарма, но я всё равно по старой дружбе продолжаю в нём жить.
Мы оплываем город гнорри и возвращаемся как раз к домику у моря, ложась на доски причала. Небо цвета новорождённого мышонка, невероятно успокаивающее. Голем периодически повиливает мокрым хвостом по дереву – будто рыбу шлёпают туда-сюда.
– Слушай, а куда ты так рванула в тот раз, когда на всех парах прикатился твой знакомый дример? Случилось что? – спрашивает Тварь Углов в промежутке между двух вылизываний.
– О… У Дюны родился детёныш, – отвечаю я, – Ты знал, что если положить одну руку за голову, другую на живот и выдохнуть, можно ощутить сердцебиение под рёбрами?
Вместо ответа он встряхивается:
– Не совсем моя поза по ряду причин… Так что, повозилась с маленьким?
Я скашиваю на собеседника глаза:
– Сказать, как, на мой взгляд, образовался мой материнский инстинкт?
– Валяй.
Я откашливаюсь, готовясь изобразить два голоса:
– Представь себе. Что-то вроде программного центра, финальная шлифовка образцов. «Слышь, Майк, чё-то я начал загрузку проги, а она виснет. До 20-и доползла – и в глухую оборону» – «Какая, нафиг, прога?! Домой пора!» – «Ну этот… как его… материнский инстинкт. Возня с пупсиками и всё такое…» – Мы так ночевать на работе будем, Боб! Заканчивай уже! Какие-то файлы закачались?» – «О, да, любовь к животным» – «И к их детёнышам?» – «Ну-у…» – «Вот! 20% это уже неплохо, остальное по ходу пьесы!» – «А если образец не захочет размножаться?» – «А что их, мало, что ли? Не захочет – и чёрт бы с ним. Пошли лучше по пиву закажем, вырубай тут всё!» – я делаю драматическую паузу, – И… Конец. Жила она долго и счастливо.
– Милая сценка. Голем, поди сюда! Напиши мне рассказ про ваш ненормальный материнский инстинкт к генетически неродственным видам, да так, чтобы меня на слезу прошибло! Сможешь?
– А, точно, – спохватываюсь я, – Дюна как раз тоже подарила мне идею. Я совсем забыла с этой… её причиной.
– М-м, зато сейчас я знатно поем! – удивительно, но не обижается на задержку с едой Тварь Углов, – Дюна, Дюна… Это та, которая забеременела от инкуба? Циветта.
– Верно.
– Она такая спокойная, хорошая самочка.
– О, ты плохо её знаешь, – я переворачиваюсь на живот, кадя голову на сложенные руки. По пяткам гуляет горьковатый морской бриз да изредка плещется рыба, – Ты ведь не знаешь, как она познакомилась с отцом своего детёныша? То ещё было зрелище. Джаспер создал иллюзию стаи собадей и едва не разбомбил гримёрку в Бурлеске. За это был приставлен к Дюне, чтобы отремонтировать всё то, что сломал. Пока возились, в промежутках намереваясь уничтожить друг друга, у обоих настал брачный период. С тех пор не расстаются… Джасп, конечно, тварь хулиганистая, но, думаю, им хорошо вместе.
– Каминная пара, – вдруг произносит мой гость.
– Поясни, – прошу я.
– Ну, пара, похожая на камин. Такое спокойное пламя. Можно подойти, погреться, на мерцающие угольки посмотреть… – как-то несколько неуверенно скребёт когтями по дереву он, подбирая слова.
Мало того, что гость у меня истерию заработал – так ещё и в метафоры ударился.
– Я поняла тебя. Да… Каминная пара с каминной жизнью. Они… Нечто чуждое для меня. Не в отрицательном смысле, просто, м, другое. Если бы все мы разом устроились бы у камина, то со временем поголовно превратились бы в пухленьких, уютно мырчащих кошечек. «Ах, дорогая!» – «Ах, милый!» – я, да ты, да наша спокойная и размеренная жизнь, – я приподнимаюсь на локте и оборачиваюсь к блестящему горизонту моря, – Если счастлив – стремиться не к чему. Всё. Миссия выполнена. Осталось ждать прибавления в семействе, повышения на работе, а там уже и тихой мирной пенсии. Такие пары живут долго и умирают, держась за руки, с именами своих ненаглядных на устах. Это тоже жизнь, одна из лучших жизней, но… Помнишь тот раз, мою любовь? Я готова была всё бросить, разом и навечно. Променять талант на жизнь у камина.
– Плевать, что ты там думала, – сразу отвечает мне гость, – Ты бы не смогла. И мучилась бы потом, почему не выходит как у «тех» и «вот этих». Ты из болотных огней – они мерцают по своему принципу и возникают где хотят и когда хотят.
Я улыбаюсь с некоторым озорством:
– Славное сравнение. Очень забавно. Болотный огонёк, который едва не дался в руки. Едва не сдался в плен по доброй воле. Едва не закончил свои скитания. Благо, у огонька талант отыскивать тех, кому он не нужен, вырываться и светить дальше. Теперь я это поняла.
– Ты всё ещё его ненавидишь?
– Кого? – не сразу понимаю я, – А-а, его… Я никогда его не ненавидела. Сейчас я скорее благодарна ему за новый этап жизни. Я смогла остаться собой, несмотря на боль и терзания. И не время раскисать, мне ещё предстоит найти…
– Да-да, Кадат, помню. Чего зависла-то? О-о-о… – у Твари Углов отвисает челюсть, стоит ему поднять голову вслед за мной.
Высоко в небе, выписывая круги, вьётся птица цвета небесной лазури.
Я вскакиваю, и происходит сразу две вещи: а) бросая рукопись, в мою ногу вцепляется Голем, и б) птица испаряется в воздухе, будто дым от глясары.
– В вирте могут быть галлюцинации? – севшим от неожиданности голосом спрашиваю я.
– Это был знак, – мой гость торопливо подбирает предназначенные ему листы, и поворачивает ко мне голову, – Знак расположения, – он глубоко, несколько торжественно вздыхает, – Над, поздравляю. Кажется, в Кадат ты всё-таки сходишь.
========== Конфигурация семьдесят четвёртая ==========
О хвала тебе, поразительный, чудесный, бесподобный день истерики! Надо сказать, я не сомневалась в его наступлении, но степень превзошла все мои ожидания.
– Я ещё никуда не ушла! – уже теряя терпение, пытаюсь объяснить я Голем. Выходит из рук вон плохо, ибо она не даёт мне идти, вцепившись в правую ногу. Я волоку сестру по Шпилю, словно каторжное пушечное ядро. Не сказать, что я получаю от этого кайф. Не сказать, и что удобно ей – но отпускать Голем не собирается.
– Слушай, – я сажусь перед ней на корточки, отчаявшись перенести свои рукописи на другую хламовую кучу, – Мы это уже обсуждали. Однажды я уйду. Я не могу не уйти.
«Я не хочу!» – она вцепляется в мою лодыжку так, будто собирается навсегда остановить ток крови.
– Даже если ты не хочешь – этого хочу я. К тому же, не факт, что я пойду туда в ближайшее время. Не факт и то, что я уйду туда навечно, словом, мысли же критически, сестра, и не представляй самое плохое! – мои рукописи размещаются на полу. Думаю, пока она не отцепится, их не донести.
Голем упрямо сопит, и в этот момент мне приходит такая желанная идея:
– А знаешь что? Я только что вспомнила, что у нас есть заначка в целых три соула! И я знаю, на что их потратить…