Он молча кивает, и, когда я уже собираюсь уйти, говорит только одно:
– Удачи, Над.
Я поднимаю голову. На козырьке крыши Университета сидит птица цвета небесной лазури.
– Веди, – я трансформирую руки в крылья, превращаясь в существо, более других приспособленное к длительным миграциям – крачку.
Мой проводник срывается с места.
Новое путешествие началось.
========== Конфигурация семьдесят шестая ==========
Я не могу отходить надолго.
Стоит впасть в глубокий сон – и птица теряется в заоблачных далях. Я делаю крюк за крюком, чтобы возвращаться из этого состояния. Чаще. Быстрее. Десятки раз за ночь.
Я не чувствую своего носителя, и понимаю, что ухожу не к нему, а куда-то ещё, на грань энергетического голода. Но так или иначе, я возвращаюсь. И лечу.
Зато теперь я знаю, где заканчивается Сумеречное море. По дороге я видела поражающие воображение города на островах, полные сверкающих построек, сады, усыпанные цветущими деревьями. Они манили меня, манили мои ноющие от изнурительного полёта крылья.
За всё время пересечения Сумеречного моря я ни разу не видела, чтобы ела птица цвета небесной лазури. Самой мне пришлось ловить рыбу, стремительно пикируя за ней с высоты.
Как только мы пересекли внутренний океан, скорость нашего перемещения снизилась. Я стала волком и трушу за своим проводником вот уже какой день.
Я не чувствую пальцев, несмотря на то, что они стёрты и кровоточат. Отсутствие отдыха отражается на мне довольно странным образом: моё тело пахнет сваркой и дождевыми червями, раздавленными в летний ливень. Когда я поднимаю голову наверх, в шее хрустит. Я понятия не имею, где мы находимся, но не сомневаюсь, что в некоторые места мы попадаем даже без порталов.
Ночь за ночью я иду в неизвестность. Неизвестность оказывается на редкость необъятной. В некоторых местах я не вижу даже горизонта. В других нет зверей, будто всё кругом вычищено радиацией. От прочих, кажется, замирает и начинает вибрировать всё моё существо, будто я стала камертоном и теперь пою непонятно для кого.
Под моими лапами песок, потрескавшийся от жажды суглинок, мелкая гранитная крошка, липкая жижа, которой не подобрать названия. В основном все пейзажи близки к природным, я нигде не видела хоть какого-то строения. Кажется, мы идём вглубь веков, когда человечество ещё было молодо и только-только готовилось вонзить молочные зубки во всё то, что знало и ценило.
Привалы редкие и быстрые, и только тогда, когда царит почти кромешная тьма. Птица улетает и становится далёкой точкой в гнезде из туч, а я падаю, тяжело дыша. Сплю там же, где и рухнула, очень недолго.
Чаще я просыпаюсь не из-за ментального сигнала моего провожатого, а из-за тоски по дому. Несмотря на то, что я ушла просто на неописуемое расстояние, я продолжаю чувствовать связь со Шпилем, Голем, Тварью Углов и даже с пресловутым деревом. Я живу благодаря ним и во имя них. Но я больна, больна своим поиском, и каждый раз, когда мои уши вострятся в сторону покинутого дома, такого родного и тёплого, я говорю себе идти вперёд и закончить начатое. Иначе я перестану быть собой – яростной мононоке, воплощённой жизненной силой.
Иногда, когда мы замедляем ход, я нашёптываю координаты меркабе. Некоторые она записывает, на некоторых же начинает трещать, будто внутри у неё что-то сломалось. Мы словно идём на изломах галактики, куда не заглядывают даже отверженные и проклятые.
Однажды становится нечего есть, и я превращаюсь в орикса, чтобы откапывать коренья и быть способной переварить их. К моему неудовольствию, они очень горькие.
Я думаю обо всех тех жрецах, поманенных Кадатом, и о том, сколько из них добрались живыми. Натолкнувшись на кладбище костей в одном из ущелий, я перестаю задавать себе этот вопрос. Белое, хрустящее от суши безмолвие манит меня полукружьями рёбер и широко, словно в удивлении распахнутыми глазницами черепов. По хребту ползёт тяжесть. Это испытание. В вирте никогда не отыщешь костей: то, что не доели звери, вбирает в себя само пространство.
Так что выбор невелик. Я знаю, что если сяду – больше встать мне не придётся.
Так что я плюхаюсь намного дальше этого места, кутая бока в траву и принимая человеческий облик. Но, кажется, я так привыкла идти, что совсем не могу заснуть.
Неподалёку что-то журчит. Кажется, речка, один из притоков Сумеречного моря.
Точно, речка. Если я не ошибаюсь, это Лета. Пить нельзя, но посмотреться можно. Давно себя не видела. Я гляжу в прозрачную воду – и не узнаю того, кто отражается по ту сторону. На лице словно остались одни горящие лихорадочным огнём глаза, памятное полукружье размылось. И вдруг именно в его смутной чернильной полосе я вижу. Совсем ещё ребёнка. Пепельную блондиночку с серыми глазами. Она играет со своим другом и котёнком, у которого пламенеет хребет.
«Кто последний – тот тухлое яйцо!»
«Так нечестно, Дирк!»
Они борются друг с другом – и пока силы равны.
«Я тебе ещё покажу! Сдавайся, Хо!»
Девочка смеётся. Ей всё больше и больше нравится это имя. И нравится новый друг, который относится к ней как к равной.
– Как давно… – шепчу я почти беззвучно, – Как же это было давно…
Девочка растёт. В её чёлке появляется фиолетовая прядка. Дирк и его бицуха достигли габаритов среднестатистического гималайского медведя.
Миссии всё сложнее, враги – сильнее. Молодая девушка учится сражаться. Тело поёт песнь расцвета – и изливается в творчество. Старые проекты, символы простоты и невинности. Они никогда не будут уничтожены окончательно – ибо покоятся в памяти Голем.
В глазах появляется небольшой стальной оттенок, по лбу прокладывает путь сосредоточенная морщинка. Совсем немного осталось для того, чтобы сберечь хребет от жизни, которая так любит его ломать. Девушка учится не опускать голову и задавать вопросы – даже неудобные и провоцирующие. На неё орут до хрипоты и призывают одуматься, но она, словно квезаль, стремится прочь из любой клетки – на волю, на волю!
Но именно поэтому квезали и вымирают. Им не удаётся смириться с несправедливостью, будь то хоть клетка, хоть корм, хоть хозяева. Квезаль летает, где хочет, ест, что выбирает, а хозяев над ним нет. Но раз в год он сходит с ума, отправляясь на поиски брачного партнёра.
Девушку бьют. В неё вгрызается смерть, но она не так страшна как то, что после неё остаётся. Черты лица изменяются, заостряются, взгляд становится волчьим, и…
В воду попадает капля извне, и картинка исчезает. Я снова вижу только своё отражение. Я что, плакала? Но я же не могу… Или то действует Лета?
Сколько я уже здесь? Где птица? Наверное, она звала меня…
Я вызываю ментальный всплеск – но ответа нет. Я бегу на место ночлега. Мне казалось, моя провожатая сидела на дереве.
На дереве! Она никогда прежде не отдыхала на деревьях. Но… видимо, теперь всё в норме. Мне нужно поспать.
Во время глубокого сна я вижу бесконечный молочно-белый тоннель, который петляет и иногда милостиво разнообразится лесенками. Я иду по нему, наверное, втайне надеясь отыскать выход, и мне кажется, что пространство вокруг меня дышит. Будто эти скруглённые своды сделаны из кожи. Моей кожи.