Теперь, сидя за резным столом, он смотрел на ее руки, стройные, изящные пальцы, сложенные на коленях. Он вспоминал, какими были эти пальцы ночью, как они заставляли напрячься мышцы, гладили все части тела, дерзко изучая его; как прохладный перламутр ее ногтей прикасался к мембранным перегородкам, вопреки его сопротивлению, раскрывая его плоть; вспоминал ее хищный рот, заставлявший его поддаться ее языку.
В своем стремлении раскрыть его для себя, не позволить ему сохранить нетронутым хотя бы один участок своего тела она принялась исследовать ртом и языком те места, в которых побывали ее пальцы, — в этом проявлялась нескрываемая жажда обладания им. Но он также видел: она убеждена в том, что все, что она делает, хотя и доставляет ему удовольствие, представляет собой доказательство лишь того, что он будет принадлежать ей.
Наконец, она могла лишить его убежденности в том, что он подчиняется ее воле. Его больше не заботило, какими причинами она руководствовалась, потакая его потребностям. Были ли это действия драмы, заказанной ею и поставленной им, драмы, которая поможет ему понять собственную натуру, его удовольствие от сознания того, что он способствовал ее рвению? Или же, спровоцированный ею, он сам обнаружит то, что она скрывала, что иначе не могла проявить, наслаждение, которого больше всего искала?
Ему вспомнился ее задумчивый голос, когда она признавалась: «Меня всегда привлекал зад мужчины, Фабиан. Всегда. Я возбуждаюсь только тогда, когда ласкаю его пальцами, рукой, языком. Но Юджин терпеть этого не может. Однажды он просто взбесился. Кричал на меня, говорил, что это мерзко и дико. Что ни одна другая женщина не позволяла себе таких мерзких и диких вещей, пытаясь сделать из него гомика».
Слушая ее, Фабиан размышлял над тем, что ее беспринципность ради получения удовольствия, стремление навязать свою волю, отсутствие всяческих ограничений могли возникнуть по причине тщеславия, боязни оказаться захваченной любовными играми, рискуя в присутствии любовника потерять над собой контроль и выдержку, каких требует ее профессия. Зная, что после оргазма ее власть над любовником ослабевает, она готова нарушить любой запрет, чтобы подогреть его желание, разорвать любые узы, преступить любые границы.
Юджин отпустил Александру и, перегнувшись через стол, ткнув пальцем в Фабиана, с угрозой в голосе произнес:
— Александра мне сказала, что ты хотел, чтобы она сделала для тебя мерзкую и дикую вещь, но она оттолкнула тебя и убежала.
— Александра лжет, — отвечал Фабиан.
— Если кто и лжет, так это ты! — закричал на него Юджин. — Это ты лжец.
В их бытность друзьями Фабиан не раз видел Юджина побежденным, а его гордость — уязвленной. Видел, как он страдал физически, как лежал без сознания, сбитый с коня. Наблюдал, как он умеет контролировать себя и просто обращаться с коневодами и тренерами, с каким тактом сторонится иностранных игроков, которые подчас вели себя оскорбительно и для которых имя Стэнхоуп было пустым звуком. Ощущал хозяйское присутствие Юджина в его конторах, источник его влияния на сотрудников фирмы. И все-таки ничто в его друге, которого, как ему казалось, он изучил досконально, не предвещало того потока ярости, который теперь обрушился на него. Слыша эти оскорбления, увидев искаженное от злости лицо, Фабиан понял, насколько плохим знатоком человеческого характера он оказался.
— Александра лжет, — повторял он. — Прошлым вечером я проводил ее домой.
Произнеся эти слова, Фабиан пожалел, что сам солгал. Отчаянно пытаясь сохранить дружбу, связывавшую его с Юджином, он не мог заставить себя признаться, что она побывала в его трейлере. Слова выдали его отчаяние, и он понял, что не стоит отказываться от произнесенной лжи.
— Ты лжец, — снова сказал Стэнхоуп-младший. — Едва Александра тебя увидела, она меня предупредила, что надо держаться от тебя подальше. Она сказала, что ради меня ты и пальцем не пошевелишь. Теперь я понял, насколько она была права. Убирайся вон! — С искаженным лицом он откинулся на спинку кресла и снова привлек к себе девушку.