Пусть она думает самое худшее.
Глава XIII
Искупление
Аид стоял перед заброшенным участком, который он подарил Персефоне. Почва не изменилась, по-прежнему высохшая, по-прежнему без признаков жизни.
Ее не было здесь четыре дня. Она не вернулась, чтобы навестить Гекату или Асфодель или полить свой сад.
Она не вернулась к нему.
Ты безжалостный бог.
Ее слова эхом отдавались в его голове, горькие, злые и… правдивые. Она была права.
Он был безжалостен.
Доказательства были повсюду вокруг него, и он видел это сейчас, стоя в саду своего дворца, окруженный прекрасными цветами и пышными деревьями. В иллюзии красоты, которую он поддерживал, в благотворительных организациях, которые он поддерживал, в сделках, которые он заключал. Это была его попытка стереть стыд, который он испытывал из-за того, кем он когда-то был — безжалостным, бессердечным, подозрительным.
— Почему ты хандришь?
Голос Гекаты раздался у него за спиной.
— Я не хандрю, — сказал Аид, поворачиваясь лицом к богине. Цербер, Тифон и Ортрус послушно сели у ее ног. На ней была мантия без рукавов малинового цвета, а свои длинные густые волосы она заплела в косу.
Геката выгнула бровь.
— Похоже, ты хандришь.
— Я думаю, — сказал он.
— О Персефоне?
Аид ответил не сразу. Наконец, он сказал:
— Она думает, что я жесток.
Он объяснил, что произошло в тронном зале, признав свою склонность к торгу — одно за другое — а не к компромиссу. Персефона была права — он мог бы предложить Орфею взглянуть на Эвридику в Подземном мире. Возможно, тогда он узнал бы, почему смертный чувствовал такую вину из-за ее кончины.
— Она не говорила, что ты был безжалостен по тем причинам, о которых ты думаешь, — сказала Геката.
Бог встретился взглядом с ее темными глазами.
— Что ты имеешь в виду?
— У Персефоны есть надежда на любовь, как и у тебя, Аид, и вместо того, чтобы подтвердить это, ты насмехался над ней. Страсть не требует любви? О чем ты думал?
Лицо Аида потеплело, и он нахмурился. Он ненавидел чувства, особенно смущение.
— Она… расстраивает!
— Ты тоже не цветочки.
Геката смерила его пристальным взглядом.
— Говорит ведьма, которая использует яд, чтобы решить все свои проблемы, — проворчал Аид.
— Это гораздо эффективнее, чем хандрить.
— Я не хандрю!
Аид огрызнулся, а затем вздохнул, ущипнул себя за переносицу.
— Извини, Геката.
Она одарила его полуулыбкой.
— Скажи мне, чего ты боишься, Аид.
Ему потребовалось мгновение, чтобы подобрать слова, потому что на самом деле он сам себя не знал.
— Что она права, — сказал он. — Что она увидит во мне не больше, чем в своей матери.
— Ну, к счастью для тебя, Персефона не ее мать. Истина, которую тебе так же важно запомнить.
Он предполагал, что продолжать сравнивать ее с Деметрой было так же несправедливо, как Персефоне сравнивать его со словами Деметры, но какая-то часть его задавалась вопросом, почему он мучается. Это был всего лишь вопрос времени, когда Судьба поднесет свои ножницы к этим нитям, которые держали их вплетенными.
— Если ты хочешь, чтобы она поняла, ты должен поделиться больше.
— И дать ей больше материала для статей, которые она хочет написать? Я думаю, что нет.
Он все еще был расстроен ее визитом в Невернайт, обнаружив, что она была там, чтобы обвинить его в разрушении жизней смертных.
Геката приподняла бровь.
— Я никогда не знала, что тебя волнует, что думают другие люди, Аид.
И теперь он знал, почему раньше никогда не беспокоился — потому что забота была неприятностью.
— Она должна стать моей женой, — сказал Аид.
— И разве это не дает ей права знать тебя иначе, чем кто-либо другой? — спросила Геката. — Со временем она узнает тебя — как ты думаешь, что ты чувствуете, как ты любишь, — но она не сможет, если вы не будете общаться. Начни с Орфея.
***
Когда Аид вернулся в замок, он обнаружил, что Танатос ждет его в кабинете. Бог Смерти казался бледнее обычного, его живые глаза потускнели, красные губы поблекли. Обычно его присутствие успокаивало, но Аид чувствовал его беспокойство и разделял его.
— У нас был еще один, — сказала Танатос.
Каким-то образом Аид знал, что скажет бог, еще до того, как тот открыл рот. Все было так, как и ожидал Аид — Сизиф не удовлетворился простым избеганием неминуемой смерти. Он хотел вообще избежать смерти.