В глазах Ивана Степановича Козлова прыгали откровенно веселые искорки: «Ты уж извини, молодой человек, у тебя своя служба, у меня — своя… Ты приехал и уехал, а мне тут жить и с людьми общаться, и жить лучше хорошо, чем бедно… За тобой, может быть, и высокое начальство, но до меня оно не дотянется, а дотянется областное, а там свои коленкоры, так что выбирай, что тебе глянется, да и отчитывайся как положено…»
Человек на своем посту. Партбилет, надо полагать, хранится у него в надежном месте, взносы — если есть кому — продолжает выплачивать, причем регулярно, разумеется, только с зарплаты… И притом — искренне, но по мере возможности и себя не забывая, — заботится о людях: дороги в районе гладкие, в магазинах не пусто, ну а что домину себе и дочке отгрохал — так пусть его…
Любой бы на его месте отгрохал, кто не отгрохал бы…
Ну а на ксиву он не обратил внимания потому, что обратил его на два других обстоятельства: на «уазик» с московскими номерами и на то, как я вошел в его кабинет.
Нужно отметить, что местная милиция оказалась начеку: пост стопорнул нас на въезде в город, шофер Григорий, отбарабанивший с десяток лет в подмосковном райотделе опером, а до того — гаишным инспектором и ушедший на заслуженный отдых вчистую по достижении тридцати девяти, переболтал с местными служивыми на понятном им языке… Торчащую из наплечной кобуры желтую рукоятку «Макарова» распахнутая кожанка прикрывала совершенно символически, но никаких прав на ношение и употребление огнестрельного у Григория просто не спросили, однозначно решив: «Свой».
«Континенталь» после случая с Крузом, по-видимому, решил озаботиться безопасностью ценных работников; весельчак и матерщинник Гриша Ларин, в свое время не отличавшийся излишними сантиментами в общении с «антиобщественным элементом», ну а бандитствующих граждан просто отстреливавший безо всяких предупредительных выстрелов, сильно не вписывался в новые реалии работы РОВД, особливо в том районе, где имел честь состоять на службе. Выслуга подоспела как раз вовремя, да и жена предъявила жесткий ультиматум, да и сам Гриша Ларин чуял, что его робин-гудовские методы борьбы с беспределом если и обеспечат ему награду, то скорее всего посмертно…
Работу он нашел легко, вновь назначенный начальник службы безопасности «Континенталя» слабо отличал «Макарова» от «стечкина», ибо двадцать лет проработал в «управе» кадровиком, зато в людях разбирался что надо. И в условиях, когда не нужно выполнять начальственные указания — кого и на какое сытно-теплое место пристроить, — проявил свои таланты… Там, где требовалось обеспечить охрану представительскую, набирал отставных «девяточников», ну а ежели сопровождать персону саму по себе шебутную и непредсказуемую, вроде меня, — то лучше опера-практика ничего и не надо…
А вообще-то Гриша Ларин тосковал по государевой службе… И хотя лично ко мне никаких претензий не имел, хотя жалованье его было на порядок выше прежнего, а работа, по его выражению, «не бей лежачего подушкой», — тяготился… Ибо, во-первых, в прежней его работе присутствовал элемент… э-э-э… творчества, а творчество — это как песня: не продается! Во-вторых, у Ларина была одна, самая важная для людей его профессии мотивировка, которая оправдывала и риск, и недосып, и невнимание начальства, и тревогу семьи… Он работал для людей, был защитником, а это дорогого стоит…
…А тогда — пост доложился по начальству, и, надо полагать, смысл их доклада свелся к следующему: едут служивые, по казенной надобности, но косят под простецких…
И когда я прямиком подъехал к райадминистрации, изыскал кабинет главы ея и, не обратив ни малейшего внимания на часы и дни приема граждан, не отреагировав на робкое поползновение секретарши узнать цель и смысл моего визита, просто-напросто толканул полированную дверь и с лучезарной улыбкой изрек:
— Здравствуйте, Иван Степанович. Я-к вам. — Все мои дальнейшие слова о «социолого-политических» исследованиях звучали для чиновника чистой лажей… Ибо человек, сидящий в любом сановном кресле, мыслит соответственно своей должности:
«Раз он так поступает, значит, имеет право».
Но при всем том — «у вас в столицах — своя правда, у нас — своя…».
Впрочем, ничего нового я для себя этим не открыл. И во времена оные так бывало, и нашло даже отображение в печатных «реалиях»: для страны в целом была «Правда», у «младшего брата» — «Правда Украины», ну а в Крыму, где тепло, и море, и солнышко, и вообще — курорт, читалась «Крымская правда»…
Хотя… Как там в песне поется?
Правда всегда одна, Это сказал фараон, Он был очень умен, И за это его называли Тутанхамон…
Тутанхамон… Живой бог… Или — это Атон олицетворял солнце?.. Ну да, фараон Эхнатон… Он чего-то там не поладил со жрецами… Зато жена была красивая — Нефертити… Хм… А у кого из фараонов жена была некрасивая?..
В другом районе, Пречистенском, заехали на избирательный участок. Как ни странно, «ядро избирательной комиссии» было в сборе. В том, что я «корреспондент-политолог», не усомнились, ибо догадался сменить униформу «костюм-галстук» на другую — «свитер-джинсы»…
«Ядро» состояло из трех человек: бабульки лет шестидесяти в простом платье, укутанной в теплый Оренбургский платок; худющего субъекта неопределенного возраста в изношенном донельзя костюмчике, засаленном галстуке-самовязке с испитым до синевы лицом — он оказался главным редактором районки «Светлый путь»… Третьим был невысокого роста совсем молодой человек, в костюме, при пуловере; он походил бы на комсомольского функционера, если бы в лице было поболее наглой уверенности и цинизма, но нет: в глазах его таилась какая-то непреходящая усталость и удрученность… Молодой человек был директором единственной в райцентре школы.