Повесил голову Кочевник, пригорюнился. Не хотел он пугать лунную деву, да, видно, ничего не поделаешь.
Бербезиль, усмехнувшись, занес руку, медленно, наслаждаясь предвкушением легкой расправы, но его тяжелый кулак провалился в пустоту. Кочевник ускользнул, словно тень, отступил, легонько толкнул рябого в спину. Бербезиль покачнулся, запутавшись в собственных ногах, нелепо взмахнул руками и по случайности отвесил оплеуху пузатому.
– Э? – взревел тот. – Ты чего? – и врезал ему в ответ.
– Да не меня, крысеныша этого желтопузого вали!
Кочевник упал на землю, перекатился, дернул одного за щиколотки, другого подсек под колени.
«Вот как я сделаю, – подумал. – Уложу их быстро, без крови. Не успеет она испугаться».
Со стороны, верно, казалось, что заморыша избивает ногами пьяная свора.
Внезапный порыв ветра накинул на луну рваное облако, и тотчас мрачные жадные тени окружили городских подонков, словно сама тьма торопилась поглотить их.
«Так-то и еще лучше», – успел еще подумать Кочевник, когда сверху, с самого неба, донесся вдруг воинственный клекот, и шелест – во тьме примнилось, что тысячи крыл.
«Птица, – Кочевник с досадой немалою взглянул в темное небо, – Вот дура. Говорил же…»
Но это была не Птица.
Мелькнули длинные шелковые рукава. Причудливая, о двух выступах, деревянная подошва врезалась в лицо пузатого здоровяка. На белый двупалый носочек брызнула кровь.
Другой ногой девица – лунная дева! – лягнула в грудь рябого, оттолкнулась, локтем, сверху, ударила в незащищенную доспехом шею еще одного. Скрестив руки, отразила неуклюжий чей-то удар, и ловко приземлилась, упираясь в землю пальцами правой руки, и далеко отведя левую.
Очень красивой она была. Совсем не боялась. Кочевник восхищенно вздохнул. Засмотрелся на нее, загляделся, глаз не мог от нее отвести.
– Ах, ты… – ошалело пролаял Бербезиль и потянул из ножен широкий длинный нож.
Кочевник опомнился, поднырнул под лезвие, ударил рябого в правый бок, и снизу – в подбородок. Бербезиль, хоть и был изрядно тяжелее, закинулся назад и рухнул, как трухлявое дерево. Кочевник уложил еще двоих, почти брезгливо – что за мешки с навозом! – и резко обернулся, услышав позади тонкий, словно птичий, полный отчаяния, вскрик.
Лунная дева, поднявшись на цыпочки, удерживала за кадык последнего оставшегося на ногах.
– Дзэттай ни… юрррррусссссанай! – рычала, шипела она, и глаза ее во тьме сверкали как у дикого зверя.
Один рукав чудесного ее одеяния, скомканный, валялся на земле. Видно, тот бедолага, промахнувшись, отсек его в драке ножом.
– Не надо, – тихо сказал Кочевник. Слов он не понимал. Но и так все было ясно, – Пусть бежит.
Удивленно взглянула на него лунная дева, но ослабила хватку и тонкие белые пальцы разжались. Незадачливый головорез, кашляя и отплевываясь, бросился бежать.
Дева встала перед Кочевником. Маленькая – даже по сравнению с ним. Очень маленькая она была и очень красивая! Спросила:
– Цел?
Кочевник неловко поклонился:
– В этом не было нужды, дивная госпожа моя, – невесть зачем подражая учтивому Трактирщику, сказал он. – Но спасибо. Я цел.
В сиянии ее глаз можно табун охранять, в сиянии глаз ее можно узор вышивать, – так он подумал и лишь мгновение спустя сообразил – это просто луна показалась снова меж облаками.
– Могу я спросить, дивная госпожа моя, – с затаенной надеждой проговорил Кочевник, – умеешь ли ты обращаться в бобра?
– В бобра?! – голос у нее был высокий, чистый, как звон серебряных колокольчиков, как песня стального клинка. Она прикрыла лицо уцелевшим рукавом, сдерживая смех. – Да почему же, скажи на милость, в бобра? Чем тебя привлекают грубые эти создания?
Кочевник покраснел, отвел глаза от девицы, не зная, куда девать себя со стыда.
Конечно, она не умеет обращаться в бобра. Да и зачем бы такой красавице это делать? Ладно бы еще в журавля или в лебедь, что дивной, чистой белизной своей поражает взоры. Но в бобра?!
Нечего было и спрашивать.
Однако на мгновение Кочевнику показалось, что сердце его дрогнуло, как тонкая веточка в руках лозоходца, безошибочно указывая на эту девицу, как на суженую ему.
Прежде никогда подобного не случалось, а ведь он (пусть и не своею волею) объездил весь свет, жен и девиц повидал без числа и всегда был уверен, что ему подойдет любая, лишь бы веселая да работящая.
Но ни разу еще сердце его не рвалось так, не билось, будто заяц в силке. Он, пожалуй, ни разу доселе и не думал о своем сердце. И не вспоминал даже, что сердце есть у него.
Кочевник потупился и натолкнулся взглядом на отрезанный рукав алого шелка, чуть поблескивавший в лунном свете, как сброшенная змеиная кожа.