Пару лет назад я гостил у бабушки вместе с мамой. Вышел погулять во двор, встретил Серёгу. Слепили в песочнице по десять танчиков с каждой стороны, воткнули каждому тонкую веточку вместо ствола, быстренько разбомбили их двумя осколками кирпича. Танк считается подбитым, когда его ствол-веточка падает и беспомощно упирается в песок. Серёга выиграл, но даже его победа не обрадовала: скучно.
Мы подошли к вентиляционной будке бомбоубежища, торчавшей нелепым пупом тут же, недалеко от песочницы. В тысячный раз попытались заглянуть сквозь планки решётки внутрь, в тысячный раз ничего не увидели.
— А хорошо быть Брежневым! — вдруг сказал Серёга.
— Почему? — изумился я.
— Ну прикинь. Кормят тебя, одевают, в Артек возят, в страны разные. А ты только сидишь целыми днями, бумажки подписываешь…
Меня поразила эта простая и столь достоверная идея. Я вернулся домой и тут же пересказал её бабушке с мамой. Бабушка метнулась за каплями, а мама стала кричать и размахивать руками. Бабушка, конечно, принесла из большой комнаты фотоальбом, подписанный лично Брежневым деду к дню его рождения. Они когда-то вместе работали, восстанавливали взорванный ДнепроГЭС или что-то в таком духе. Бабушка с мамой тыкали пальцем в фотоальбом и продолжали орать. Я не очень понимал, что они говорят, но по всему выходило, что Серёга не очень прав.
А на следующий день, выйдя во двор и встретив Серёгу, я получил от него нехилый такой фингал под левый глаз и напрочь потерял охоту обсуждать со взрослыми наши пацанские дела.
И вот на тебе: ещё один старый пердун. Ещё один? То есть — Брежнев тоже, что ли? Я с недоумением смотрел на маму.
— Ладно, возвращайся уже в палату, — сказала мама, протягивая мне авоську с какими-то вкусностями.
— Ну ма-а-а-м, — тут же заныл я. — Но ведь у меня же всё хорошо уже, забери меня! Не могу больше здесь валяться, с тоски помру.
— Нельзя, сынок. Сильно у тебя там всё, понимаешь? Надо ещё потерпеть. Немножко совсем.
Голос её дрогнул и она быстро протянула мне ещё один пакет, с Пугачёвой на одной стороне и Боярским на другой. Я заглянул внутрь и тут же повеселел. Ещё бы! В пакете лежал пухлый затёртый том «Батыя»! Я сразу его узнал, и хоть уже читал раньше, понял, что сейчас он придётся как нельзя более кстати.
Вернулся в палату. Когда не спалось — доставал своего Батыя и, содрогаясь всем телом от ужаса, поднимался на стены Владимира, зная, что всё равно он будет взят, и великая княгиня будет гореть вместе со всеми в храме, и даже я не смогу ей помочь.
Приходил милиционер, спрашивал, записывал, ушёл. На следующий день татары вплотную подошли к Рязани и княгиня Евпраксеюшка увидела верного слугу, всего в запёкшихся кровавых ранах и тут же всё поняла, без слов. Она не стала кричать, биться в слезах и причитаниях. Она молча повернулась и, прижимая малолетнего сына к груди, поднялась в самую верхнюю горницу своего терема, подошла к окну, распахнула его и вместе с сыном…
Опять пришёл милиционер, тот же. Но сам заходить не стал. Стоял в дверях палаты, а из-за его плеча выглядывал батя.
— Будешь с ним разговаривать? — спросил мильтон.
Я вздохнул, отложил книжку, буркнул: «буду». Батя мгновенно подскочил к моей койке, сел прямо на пол, положил голову на моё одеяло и заплакал. Мне было мучительно стыдно, хотелось оттолкнуть его голову, сходить на пост и попросить таблеток. Потом он начал говорить, говорил что-то быстро и горячо, я плохо понимал и чувствовал, как возвращаются тошнота и головокружение. Потом в моих руках оказался листок бумаги и шариковая ручка. Я положил листок на «Батыя» и вывел своим пока ещё красивым почерком: «Если под честное слово, то я прощаю». Какой смысл в этой бумажке — я не знал, но они наконец ушли, а рязанское войско вошло в глубь Дикого Поля, и тут их застигла метель.
А потом как-то всё закрутилось…
Мама с батей чего-то там пытались, а меня по этому поводу опять отправили к бабушке с дедушкой, не просто на каникулы, а даже учиться в тамошней школе.
К нам в СССР прилетела Саманта Смит. Она написала письмо старому пердуну Андропову и он её пригласил. Конечно, каждый пацан моментально влюбился в эту потрясающую девчонку с невероятной красоты улыбкой. Мы смотрели каждый с ней репортаж по телеку, мы вырезали её фотки из «Пионерской правды», мы клеили их прямо на обои силиконовым клеем и наплевать, что они желтели и отваливались. Но очень быстро пришло понимание: где Саманта, а где мы? К тому же, Саманта скоро вернулась к себе, в гнездо империализма и мировой агрессии. Тогда мы оглянулись по сторонам. Я первый увидел, что в нашем классе самой клёвой была Оксанка.