Нет, второго шанса не будет.
Нужно действовать наверняка.
Аддамс облизывает пересохшие губы и на минуту прикрывает глаза, стараясь сконцентрироваться на самой главной задаче — но мозг отказывается подчиняться, подсовывая тягостные и совершенно неуместные воспоминания о родителях, единственной подруге… и о Торпе.
Oh merda, ну почему она не осталась в палате вместе с ним?
Как знать, вдруг его хитроумный план по поимке преступника оказался бы удачным?
Тогда она бы не попала сюда.
Тогда всё могло бы быть по-другому.
Или не могло? Роуэн ведь выследил её целенаправленно. Что, если маньяк шёл за ней от самой больницы? Что, если он действительно намеревался пробраться в палату, чтобы закончить начатое, но остановился, услышав их голоса? Очевидно, всё было именно так.
Бесчисленное множество вопросов без ответов атакует разум словно рой пчёл — воспалённое сознание слишком измученно жаждой, чтобы Уэнсдэй могла нормально соображать.
Очень скоро к невыносимому желанию пить присоединяется тянущее чувство голода и пульсирующая головная боль. Всё это в совокупности катастрофически мешает здравомыслию, тянет последние силы из стремительно слабеющего организма, повергает разум в состояние полубреда.
Теперь Аддамс гораздо проще понять, почему погибающие от жажды путники видели в пустынях несуществующие оазисы и отчаянно стремились к ним, всё дальше забредая в смертоносные безжизненные пески.
Правда оазисы ей не мерещатся.
Зато в голове спутанным калейдоскопом закручиваются бессвязные воспоминания о детстве, об уютной комнате в родительском особняке, об изысканных фарфоровых куклах с отсечёнными головами, о давно умершем домашнем скорпионе, названном в честь самого жестокого римского императора…
Вернётся ли она туда когда-нибудь? Сможет ли вновь увидеть строгую чопорную мать, эксцентричного добродушного отца, улыбчивого бестолкового брата?
В общем-то, Уэнсдэй никогда особо не ладила со своими родными, считая семейные узы чем-то сродни вынужденному заточению в одной тюрьме, но теперь… Кажется, она готова отдать всё на свете, лишь бы вновь проснуться в собственной постели в мрачном особняке Аддамсов. Или в своей тесной комнатушке на втором этаже общежития ZETA, разделённой на две диаметрально противоположные половины. Или в квартире проклятого лжепрофессора, где всё насквозь пропитано древесным ароматом его парфюма, а с кухни тянет приторным запахом свежеиспечённых панкейков.
Да где угодно. Только бы не здесь.
К моменту, когда в коридоре возникает движение, ей удаётся погрузиться в зыбкое состояние на грани сна и реальности. Но звук шагов приближается с каждой секундой, поэтому Аддамс переворачивается обратно на спину и не без усилия пододвигается поближе к металлическому изголовью, принимая полусидячее положение. Роуэн входит в помещение, держа под локоть заплаканную Дивину — девушка кажется совсем апатичной и безразличной к окружающей обстановке, словно её накачали лекарствами. Маньяк ловко отпирает клетку и вталкивает пленницу внутрь, предварительно стянув хрупкие запястья толстой джутовой верёвкой. Та покорно проходит в центр клетки и сворачивается в клубок на тонком грязном матрасе. Лязгает тяжёлый навесной замок — а потом Ласлоу ненадолго удаляется, чтобы вскоре вернуться с большим крафтовым пакетом.
— Ужин, дорогие дамы, — торжественно оповещает он, извлекая наружу три пластиковых контейнера и три бутылки воды.
Аддамс мгновенно впивается в заветную бутыль жадным взглядом — гордость тут же испаряется под гнётом мучительной жажды.
Но проклятый маньяк нарочно тянет время. Издевательски медленно отпирает клетку Мартен, тщательно протирает чёрную пластиковую вилку бумажной салфеткой, оставляет контейнер в изножье кровати и несколько раз передвигает его на пару сантиметров с таким сосредоточенным видом, будто сервирует стол к важному мероприятию. Затем повторяет те же манипуляции в клетке Дивины.
Oh merda. Уэнсдэй невольно воображает, как было бы здорово воткнуть эту чёртову вилку ему в глаз — но это лишь бесплодные мечты, скованные запястья не позволят провернуть подобное. Наконец чокнутый похититель снимает замок с её клетки и степенно проходит внутрь, держа в руках последний контейнер и спасительную бутылку воды, заполненную на две трети. От вида капель конденсата, скопившихся на пластиковых стенах, у Аддамс окончательно пересыхает во рту — ей чертовски хочется поскорее ощутить на языке вкус блаженной прохлады, но титаническим усилием воли она останавливает себя, чтобы не накинуться на воду в присутствии Ласлоу. Нельзя, категорически нельзя допускать, чтобы он увидел настолько явное проявление слабости. Чтобы у него закралась мысль, как она близка к отчаянию.