Интересно, это будет очень больно?
Куда он выстрелит? Сразу в лоб или сердце, чтобы она умерла мгновенно? Или в грудную клетку, чтобы она мучилась, захлёбываясь собственной кровью? А может, в живот?
Oh merda. Всю свою жизнь Аддамс философски относилась к смерти, будучи твёрдо убежденной, что это единственная неизбежная вещь. Ты можешь добиться небывалых высот, обрести бесчисленные богатства, положить к своим ногам весь мир — но однажды настанет момент, когда старуха с косой сожмёт костлявые пальцы на твоём горле, и деваться будет некуда. Но теперь… Когда она стоит посреди кухни убогого дома Торпов, выкрашенного уродливой голубой краской, Уэнсдэй вдруг понимает, что совсем не хочет умирать.
Не здесь. Не так. Не сейчас.
Она ведь так много не успела сделать.
Не стала всемирно известной писательницей, не побывала на всех шести континентах… да даже в Италию ни разу не съездила, постоянно откладывая путешествие на потом. И это только первое, что приходит на ум.
— Успокоилась наконец? — раздражённый голос фальшивого профессора вырывает её из пучины тягостных сожалений об упущенном.
Отчего-то он не торопится стрелять — и у Аддамс возникает нехорошее предчувствие, что лёгкая и быстрая смерть ей не светит.
Пока она лихорадочно раздумывает, каким образом можно спровоцировать его спустить курок, Ксавье тяжело вздыхает и потирает переносицу двумя пальцами, чуть обагрёнными разводами крови.
— Я не профессор, но и не маньяк, чёрт тебя дери. Можешь не верить, но я никого не похищал и не убивал, — внезапно говорит он со смутным подобием усталости в ровном тоне.
— Маньяк сказал бы тоже самое, — и хотя она слегка выбита из колеи столь неожиданной репликой, Уэнсдэй искренне недоумевает, с чего вдруг она должна поверить ему на слово.
— Я понимаю, — Торп коротко кивает головой в знак согласия и подозрительно щурит насыщенно-зелёные глаза. — Давай заключим сделку. Сейчас я уберу пистолет, а ты не выкинешь никакой несусветной дичи. Не будешь верещать и не попытаешься сбежать.
Аддамс презрительно фыркает.
Кратковременный липкий страх понемногу отступает, и в голове включается голос рационального мышления — как только он опустит пушку, у неё появится крохотный шанс успеть добежать до двери.
Один из ста, но лучше что-то, чем ничего.
Минуту назад у неё не было и этого.
Поэтому она дерзко вздергивает подбородок и с наигранной покорностью медленно поднимает вверх обе руки с раскрытыми ладонями.
— Договорились, — чеканит Уэнсдэй безэмоциональным голосом, стараясь не смотреть в сторону коридора, чтобы ничем не выдать своих намерений. Ещё никогда в жизни она не была так рада своему железобетонному самообладанию, позволяющему держать лицо даже в самых критических ситуациях.
— Вынужден отдать должное. Ты хорошо блефуешь, Аддамс, — его губы трогает тень коронной кривоватой усмешки. — Но я тебе не верю. Прежде чем ты рванёшь к двери как ошпаренная и попытаешься вызвать полицию, попробуй сложить дважды два.
— О чём ты? — этот вопрос вырывается у неё против воли.
Oh merda, зачем она вообще продолжает этот странный разговор?
Вероятнее всего, чёртов Ксавье просто пытается сбить её с толку. Испытывает от её замешательства извращённое удовольствие. Хочет сыграть в кошки-мышки с будущей жертвой. Вдоволь насладиться неторопливым процессом мучительной расправы, прежде чем отправить её на тот свет окончательно.
Или нет? О чём идёт речь?
Что за ересь он несёт?
С какой стати ему вообще приспичило вести с ней такой длительный диалог?
Но минимальная польза в его внезапном желании поговорить всё-таки есть — мерзкое парализующее чувство страха окончательно отступает, и шестерёнки в голове Аддамс начинают вращаться с бешеной скоростью, прикидывая возможные пути отхода.
— Ты же умная девочка, Аддамс, — Торп иронично усмехается. Его правая рука с зажатым в ней пистолетом немного опускается вниз, но он продолжает держать Уэнсдэй на прицеле, не позволяя претворить в жизнь дерзкую попытку побега. — Не успела подумать, каким образом я узнал, что ты будешь здесь?
— Это и так ясно. Ты за мной следил, — она поводит плечами с наигранной небрежностью, хотя в крови бушует адреналиновый шторм, а сердце лихорадочно колотится о рёбра. — Ты догадался, что рано или поздно я обращусь в полицию и караулил меня возле участка.
— Чёрт, Аддамс… Я бы поаплодировал тебе, да только руки заняты, уж извини, — фальшивый профессор откровенно насмехается над ней.
Несмотря на прямую угрозу в виде направленного на неё пистолета, Уэнсдэй неизбежно начинает злиться. Ледяная ярость струится по артериям, затапливает грудную клетку изнутри, отравляет разум — она окончательно перестаёт понимать происходящее, и это неимоверно бесит.