— Чёрт, — её ладошки были такими холодными. — Ты не сказала, что замёрзла, Оля — выдохнул я в её губы.
Она снова молчала. Это бесило, задевало за живое, и возбуждало до чертей, ревущих в груди.
— Скажи, что-нибудь, — я наклонил голову и уткнулся носом в её шею, прижался теснее, сжал в руках крепче, прочертил языком дорожку от ключицы до скулы, прикусил нижнюю губу, немного сильнее, чем требовалось, и снова провёл по ней языком. — Скажи.
Я добрался рукой до её подбородка и заставил поднять глаза, чтобы увидеть хотя бы на намёк на сожаление. Но в упрямом и прямом взгляде, за тонкой каймой аквамарина, почти скрытой расширенными от возбуждения зрачками, не было и грамма страха. Покорности, впрочем, там не было тоже.
— Ты не брился, — Оля прикоснулась ладонью к щеке и приласкала меня словно нашкодившего кота.
— Тебе нравиться?
— Не знаю, — она пожала плечами, но ладони не убрала. — Мне нравиться, когда ты меня целуешь.
Она качнулась вперед, впиваясь в меня своими губами. Мои руки нашли тонкий замочек молнии на ее платье. Красный атлас лужицей слетел на пол, оставляя Олю в лишь в трусиках. Свои туфли она сняла еще в машине и как есть, босая, проследовала через парковку до моей квартиры, покачивая обувью на пальцах, а здесь просто бросила на пол у двери.
Я подхватил её за задницу, заставив обвить себя ногами, и отнес её в спальню. В свою кровать. Именно там она и должна была оказаться с первого дня, с той самой ночи, проведённой на тесном диване её однушки. Мне казалось, что влияние Оли на меня губительно, что оно способно задушить любую рациональную мысль. Я оказался прав.
Стоя у края постели и смотря, как светлые кудри разметались по серому постельному белью, я поймал себя на мысли, что мог бы послать всё к чертям и никогда не возвращаться в тот дом, где проходили съёмки шоу. Сейчас я мог позволить себе любой самообман, медленно снимая рубашку и забрасывая её куда-то за спину, вглубь комнаты.
Оля медленно села. Её пальцы потянулись к ремню, который, её стараниями, безвольно повис на шлицах. Он отправился вслед за рубашкой. Затем она расстегнула пуговицу, потянула язычок молнии вниз, и сами брюки, и боксеры.
Нечестно. Но Оля хитро улыбнулась — ей нравилось смотреть на меня, и видеть, что она со мной делает. Я перехватил её руки, когда она почти добралась до моего члена. Одно прикосновение — и всё закончится слишком быстро. Не сегодня.
Я опрокинул её на спину, заводя руки над головой и вдавливая бёдрами в постель. И снова поцеловал. У нее был вкус… кофе, перехваченного в перерыве между репетицией и финальным прогоном. Кофе со сливками.
Я продолжал изучать её тело, словно впервые целуя и покусывая соски, обводя ореолы языком и наслаждаясь ответной реакцией. Оля шипела и извивалась подо мной, произнося проклятья и просьбы.
— Ещё, — выдохнула она, и я снял с неё последний предмет одежды, который оставался между нами. Развёл колени и без промедлений наполнил собой одним движением.
Оля ахнула, закусила губу и снова простонала: «Еще». И еще раз. И так до бесконечности, пока медленные толчки не сменила яростная атака, а в плечи не вцепились острые когти, до боли, возвращая в реальность, давая возможность продержаться еще немного. Еще через пару мгновений я почувствовал, как её затрясло, и перестал контролировать желание взять её грубо и яростно. Моя, без сомнений. Я уткнулся ей в шею и гулко простонал, чувствуя, как под закрытыми веками взрываются маленькие искры, пока тело трясло от оргазма.
Тяжёлое дыхание сошло «на нет» через несколько минут, и хоть сердце гулко стучало и отдавалось болью в грудной клетке, пришлось приподняться и скатиться с девушки. Рукой я подцепил одеяло, прикрывая нас.
Оля повернулась на бок, ко мне лицом и счастливо улыбнулась.
— Мне понравилась твоя щетина, — прошептала она, протянув свою руку и коснувшись щеки.
— Хочешь, я отращу бороду? Сейчас так модно, — попытался пошутить я.
Но с каждой секундой густой воздух становился все отчетливее и легче, возбуждение рассеивалось, пелена до того, застилавшая глаза спала, адреналин отступил и больше не гнал кровь по венам. Оля моргнула, и в её взгляде уже не было ни покорности, ни понимания происходящего. И все же она довела начатое до конца.
— Не надо, — в дрогнувшем голосе послышались истерические нотки. — Просто оставь как есть. Еще на три дня.