— Почему же мерзость? — недоверчиво нахмурился адвокат. — Красивая, молодая.
— Эх, да вам не понять… — махнул рукой Шерман. — Только не сплю я с ней, милейший, и думать об этом не смейте! А Любаня моя просто в голову себе вбила эту гадость. Как говорится, сама придумала, и сама поверила. Разве ж можно после такого — на развод, вот вы мне скажите?
Он вскочил, зашагал по кабинету, потрясая руками:
— Я не понимаю, чего ей надо! Вот у вас есть жена? Вы ее понимаете? А я свою — нет. Даже не пытаюсь уже, бросил это занятие. Просто знаю, что бзики у нее бывают, а это надо перетерпеть — как в метро пересидеть бомбежку. Какой развод? Зачем развод? Уж не мальчик и девочка, чтобы заново жизнь начинать!
— Моя жена всем довольна, — вставил Кулебякин.
— Ха-ха-ха, всем довольных женщин не бы-ва-ет! — загрохотал Шерман. — Значит, врет она вам, прикидывается. А моя тоже ведь театр затеяла с этим разводом. Думаете, я не догадываюсь? Да я ее выучил за столько-то лет! Напугать меня хочет: мол, пусть этот Шерман почувствует, каково это — без жены, пусть хвост поприжмет! А только Шерман тоже не дурак. Терпение у меня есть. Подожду, пока остынет, и всё у нас наладится. Так что вы, уважаемый Дмитрий Юрьевич, зря время теряете.
— И, тем не менее, я уполномочен заявить, что ваша супруга требует развода и раздела имущества, — упрямо склонил голову Кулебякин, рисуя в блокноте очередную закорючку.
Шерман упал в кресло, недоверчиво глядя на него.
— Какого раздела, милейший? Ведь у меня денег меньше, чем у нее.
— Вы граждане Российской федерации, заключали брак на ее территории, поэтому он должен расторгаться по ее законам. А это значит, что совместно нажитое имущество делится строго пополам, если между сторонами нет иных договоренностей, — пояснил адвокат.
— Ну, так и я об этом! — воскликнул Савва. — У моей жены доходы больше, чем у меня. И при разводе она мне должна заплатить, а не я ей!
— Она готова выплатить необходимую сумму, а от вас требует лишь одно — передачи ей театра классической музыки, включая все права на исполнителей и продукты их труда.
Шерман вытаращил на него глаза. Ну, Любаша! Вот стерва! Это она так решила Майю прижать?
— Да что она делать-то будет с этим театром?! — воскликнул он. — Она же не понимает ничего в моем бизнесе! Да и бизнес тот… Я так пролетел с последним проектом, милейший, что теперь у меня денег свободных — крохи. А театр, знаете ли, не только приносит доход — он еще и вложений требует! И некоторых знаний, мягко сказать. Она же угробит этот проект, вот и всё!
— И, тем не менее, это ее условие. И она просила меня довести его до вашего сведения, договориться полюбовно до суда. Найти подход, так сказать.
— Подход, говорите?.. Ко мне, уважаемый, нужно подходить либо с хорошей шуткой, либо с благими намерениями, либо с деньгами, — мрачно сказал Шерман. — Можно со всем сразу. А у вас, я так понимаю, всего этого нет.
Кулебякин молчал, сохраняя невозмутимое выражение лица. И что-то черкал в своем блокноте.
— Да перестаньте вы писать! — не выдержал Шерман. — Послушайте, давайте наоборот? Давайте вы с ней переговорите и скажете, что я за все прошу прощения, и что умоляю ее вернуться?
— Я — ее адвокат. Поговорите с ней сами.
— Послушайте, уважаемый! Если человек не понимает по-хорошему, ему либо объясняют по-плохому, либо вообще перестают объяснять. Вот я — перестал. Потому что сил у меня больше нет. И слов — нет! И аргументов! А еще она на меня орет, не желая слушать. А вот на вас, милейший, Любаня орать не будет. Так что давайте, запишите себе там покрупнее: Савва Аркадьевич Шерман развода не даст! Хотите, я подпишу? А вы ей покажете.
Кулебякин захлопнул блокнот.
— Я, конечно, передам ей ваши слова, — сказал он, вставая. — Но, боюсь, это ничего не изменит.
Он коротко поклонился и вышел, оставив Шермана наедине с клокочущими, бьющими через край мыслями. «Надо же, юриста прислала! Играет по-крупному, будто точно уже нет возврата! — злился он. — Развод! Придумала! Сама ведь потом жалеть будет! Но какова же, а?!.. Театр ей! Маюша, бедная, ни в чем не повинная, даже не знает, что эта мегера ее с лица земли стереть готова. И Любка — дура, не понимает, что не получится… Я ж ее не брошу, даже если сам по миру пойду!» Гнев, обида, тоска — этот дьяволов коктейль отравил ему кровь, мешал рассуждать разумно. Ему дико захотелось поговорить с Любашей, признаться во всем, что скрывал много лет. И пусть она уже скажет, что передумала, хватит его терзать! Шерман набрал ее номер, но после пары длинных гудков зазвучали короткие — Любаша сбросила вызов.