. А теперь я же и виновата! Извини, не поняла, что помогать тебе не нужно было. Не разобрала сослепу.
Последнюю фразу она произнесла всё тем же ледяным тоном, но со смешком, и он был нехорошим — так Майя говорила с Прянишем.
Это вмиг отрезвило Леру.
Истерика схлынула, хотя сердце по-прежнему колотилось сбивчиво, и таким же неровным было дыхание — всё еще через всхлипы. Но теперь накатил страх. Сильный, парализующий страх перед первой ссорой. Еще пара неосторожных слов, и они перестанут быть подругами. Пусть на время — точнее, дай бог, чтоб всего лишь на время! — но Лере и этого не хотелось. Она испуганно замолчала. Пыталась придумать что-то в оправдание, как-то смягчить ситуацию, найти правильные слова, способные мгновенно всё решить. Но в итоге сказала то, что подумала в первый же миг:
— Майя, пожалуйста, прости меня! Я совершенно не это имела в виду, богом клянусь!
— Ты же в него больше не веришь! — ехидно сказала та. И голос был непривычно чужим, отстраненным. Без единой капли тепла.
— Майечка, да я уже не знаю, во что верить! Знаю только, что тебя обидеть не хотела! Прости меня! — умоляла Лера. — Господи, вот я дура! Ляпнула такое… Я понимаю, как тебе обидно, сама бы на твоем месте обиделась. Ведь мы с тобой в одинаковую беду попали. Но просто я никак не могу привыкнуть, понимаешь?
Она смолкла, с надеждой ожидая ответа. Но в тишине, напряженной, как натянутая стрела лука, не было ничего. Казалось, Майя даже не дышит. Будто ее нет здесь. И во всём мире нет.
— Майя, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь! — взмолилась Лера. — Прости меня, я не хотела…
Усталый голос перебил ее:
— Я поняла. Не объясняй. Ты на эмоциях. Я тоже. Просто надо отдохнуть. К себе пойду, — Лера услышала, как скрипнули пружины дивана, и как вслед за этими, непривычно короткими, рублеными фразами, полетели резкий, удаляющийся стук каблуков. Клацнул язычок замка, и дверь в Майину комнату захлопнулась. А потом, впервые за всё время, прожитое здесь, Лера услышала из-за этой двери звук поворачивающегося ключа.
Она вцепилась в обивку дивана так, что заболели пальцы. Вот что теперь делать? Идти за ней? Но Майя сказала: надо отдохнуть. Остыть — скорее всего, это имела в виду. Может быть, отойдет немного, и выйдет?
Тяжелые шаги в коридоре отвлекли ее от мыслей. Олег заглянул в комнату.
— Отдыхаешь? А Майя где?
— У себя, — выдавила Лера. Щеки запылали: сейчас еще и Олег узнает, какая она идиотка! «Но я же извинилась, — беспомощно подумала она, — я ему скажу! Он всё-таки ближе к Майе, может, убедит ее простить меня?»
Но телохранитель сказал:
— Ладно, не буду тревожить. Если что, я рядом.
Дверь закрылась, и Лера опять осталась одна. Терпеливо ждала, прислушиваясь. Но в комнате Майи было тихо.
Она пошла к себе. Легла на кровать, сжалась в комочек, будто пытаясь укрыться от уколов совести. Но та не унималась: в памяти всплывали обрывки разговора с Майей, жестокие, несправедливые слова, сказанные в запале… «Я еще и очки разбила, единственную пару, — вспомнила Лера. И от этого вновь подступили слезы. — Что они сделали с моими глазами? Что за операцию провели? Найти бы врача, чтобы посмотрел, Торопову я уже не верю!»
Она металась по кровати, как больной в лихорадке. Подозрения снедали ее. Но и червячок сомнения грыз — ведь не было причин не доверять Майе, а она так уверенно сказала, что Пряниш просто ляпнул сдуру про эти афиши, как-то не так выразился. Лера попыталась восстановить в памяти всё, что он сказал, слово в слово. Но не получилось, мысли разбегались в разные стороны, как теннисные, выскочившие из опрокинутой на лестнице корзинки.
Планшет, лежащий на тумбочке, коротко булькнул, и голос электронной Кати сказал:
— Сообщение от Константина Радонева: привет, как выступление.
Лера резко перевернулась, шлепнула рукой по тумбочке, и, схватив планшет, выпалила:
— Катя, ответь Константину: срочно позвони!
Смартфон завибрировал где-то в ногах кровати, и она торопливо зашарила руками в складках одеяла. Схватил трубку, и, даже не поздоровавшись, спросила:
— Кость, ты что-нибудь знаешь о том, как делают афиши?
— Ох, очень мало. А что?
— Вот смотри: ты планируешь концерт, участники известны, программа есть, место проведения. И что, ты придумывать будешь, каким должен быть рисунок? Или художника будешь искать?
— Да зачем? — удивился Костя. — Есть рекламные агентства. Там дизайнеры. Делаешь заказ, оплачиваешь — и всё. Дизайнер сам все придумает и нарисует макет.
— Ну, допустим. Но ты же пойдешь сразу печатать, не будешь ждать месяц? — допытывалась Лера.
Костя озадаченно помолчал.
— Не знаю, никогда этим не занимался, — ответил он, наконец. — Но вообще я человек осторожный. Напечатаю, когда точно буду уверен, что на этих афишах ничего не придется менять. Допустим, дату. Или время концерта. Или вдруг кто-то заболеет.
Ее словно током ударило. «Какая же я дура! Даже я не могла знать, смогу ли так скоро выйти на работу после операции! И быстро ли мы сыграемся с Майей. Так что дату концерта Пряниш знать не мог. Значит, Майя была права, и он говорил всего лишь о макетах!»
— …потому что, если менять, эти афиши только в мусорку. И деньги туда же, — продолжал рассуждать Костя. И вдруг заволновался: — Лера, а что случилось? Почему ты у меня спрашиваешь? Ведь у вас в театре наверняка есть люди, которые знают, как всё это делается. Или ты не там? Ты где вообще?! У тебя всё нормально?
Тревога в его голосе нарастала с каждым словом.
— Нет, всё в порядке! Костя, прости, мне срочно надо поговорить с Майей!
Бросив смартфон, она вскочила с кровати, и едва не запнулась о стоявшие перед ней тапочки. Схватилась за веревку и, быстро перебирая ее в руках, двинулась вперед, на звон колокольчика. Вышла из своей комнаты, пересекла гостиную и решительно постучалась в дверь подруги:
— Майя, открой, пожалуйста! Ты была права! Я теперь знаю.
— Входи, открыто.
Голос был миролюбивым, и протяжным, с ленцой. Заподозрив неладное, Лера нажала на ручку двери. И, едва войдя в комнату Майи, почувствовала запах спиртного.
— А я тут расслабляюсь! — промурлыкала та.
«Пьяная уже, — поняла Лера. — Это она из-за нашей ссоры».
— Май, прости, пожалуйста. Я неправильно поняла Пряниша, ты права, — сказала она, нащупывая кресло. Села, зная, что Серебрянская расположилась напротив. Между креслами, Лера знала, стоял небольшой круглый столик. Наверное, на нем сейчас бутылка.
— Ну, успокоилась теперь? — ласково сказала та. Звякнуло стекло, плеснула жидкость, запах коньяка усилился. — Вот и прекрасно! А я простила. Выпьешь со мной? Бери стакан! А я из горлышка, как в юности.
Лера протянула руку за стаканом, хотя и не хотелось. Она вообще редко пила, и напитков крепче вина не любила, тогда как Серебрянская предпочитала мужские напитки. Но отказать ей сейчас было бы неправильно.
— Сама не понимаю, почему я так среагировала, — смущенно продолжила Лера. — Ты же знаешь, я обычно спокойная, рассудительная. А тут сорвалась.
— Да и ладно. Слышь, давай забудем, а? — попросила Майя. — Хотя… Что себя обманывать? Я вот не могу забыть, столько лет уж. Этот компрачикос Пряниш сделал из меня Гуимплена, разве что рот не разрезал — сама всем улыбаюсь. Говорю, кланяюсь. На скрипочке вот пиликаю. А самой стыдно. Будто обманываю их. И еще, знаешь, жду всё время. Что кто-нибудь подойдет и скажет, что я суперски играю — но скажет так, что я поверю, а не буду делать вид, что поверила. Потому что мне всё время кажется, что они идут не на мой талант, а на мою слепоту. Понимаешь, Лерка? А ведь я уже не могу — без них. Это тоже пойми.
Она глотнула из бутылки, с грохотом поставила ее на столик. Завозилась, зашуршала чем-то.
— Без кого ты не можешь? — спросила Лера, так и не отпив из бокала. — Ты про зрителей говоришь?
— Ага, — Серебрянская чем-то щелкнула, и в воздухе появился новый запах: резкий, неприятный, сладковатый. Лера не сразу сообразила, что это сигаретный дым. Потому что до этого Майя никогда не курила — по крайней мере, при ней. А та продолжала говорить, задумчиво, с горечью:
— Знаешь, во мне есть что-то от дельфина. Я выныриваю, чтобы показывать людям трюки, хватаю свое признание, как воздух, и утаскиваю на дно, в темноту. И там пытаюсь жить этим воздухом — но он кончается, кончается... И когда я выдыхаю последний пузырек, выясняется вдруг, что все, кто смотрел мои трюки, разошлись по своим делам. Только Пряниш ходит с сачком и ведром рыбы. Кормит и дельфинарий чистит. А дельфинов не любит, нет. Он любит делать шоу! И включает меня в выступления только потому, что я лучше всех подхожу для этого шоу — как дрессированный дельфин, разумеется. Но сама по себе я не интересна ни-ко-му.
— Это не так, Майя!
— Майя! — передразнила та, словно огрызнулась. И пробормотала: — Мается ваша Майя... Все вокруг что-то делают, вместе. Дружат как-то, планы строят. А я одна. Жизнь вокруг меня расступается, как воды перед Моисеем, — печаль в ее голосе была глубокой, неизбывной. — Знаешь, когда я о тебе узнала, подумала: как здорово, что она тоже музыкант! Надо ей помочь. Но я такая сволочь, Лерка! Я ведь в глубине души мечтала, что ты со мной останешься. Под этой сраной луной, в этой сраной темноте! Потому что кто поймет слепого лучше, чем другой слепой? Никто! А я так устала одна… Если бы ты только знала, как я устала одна!.. Мне жить не хочется, Лерка!