Глава 26 (продолжение)
Вокзалы и аэропорты казались Косте местами, где жизнь всегда течет одинаково — в любой час, день и время года. Снуют люди, плывут куда-то чемоданы, загораются города на табло. И голос из громкоговорителей, объявляющий рейсы, всегда чуточку неразборчив и бесконечно равнодушен.
Сейчас был понедельник, около семи утра, но Казанский вокзал уже бурлил в центре едва проснувшейся столицы. Костя шел по перрону, вдоль отдувающейся после дальней дороги блестяще-зеленой гусеницы — поезда Адлер-Москва. Морщась, вдыхал запах разогретого машинного масла, пыли и жирных привокзальных пирожков, а сам всё отыскивал взглядом мамин пятый вагон. С подножек поезда, спущенных позевывающими проводницами, уже сходили пассажиры, выволакивали чемоданы, баулы и пахучие фанерные ящики с фруктами — будто в Москве была зима и голод. Навстречу приезжим неслись носильщики в синей форме, громыхали телегами, монотонно крича «Р-разойдись!»
Выход из пятого вагона был напрочь закупорен огромной оранжевой сеткой с дынями, которую, вздыхая и охая, тянула на себя усатая пожилая армянка. Радонев вскочил на подножку, чтобы помочь ей, и увидел за грудой дынь знакомый чемодан и раскрасневшееся от жары лицо мамы.
— Мамуль, привет! — он махнул рукой, сгружая сетку на телегу подоспевшего носильщика. Кивнул армянке, витиевато благодарившей его на ломаном русском, и подал руку маме: — Как доехала? А загорелая какая! Даже помолодела!
Подхватив чемодан, он зашагал к выходу из вокзала, приноравливаясь к коротким маминым шагам. А она шла рядом, обмахивая лицо круглым китайским веером, рассказывала: отдохнула прекрасно, море чистое, соседки хорошие попались. Но когда они подошли к Костиному «жигуленку», умолкла на полуслове.
— Мам, я слушаю, — Радонев удивленно выглянул из-за крышки багажника, в котором пристраивал чемодан.
Она посмотрела просительно, с неуверенностью. Голос дрогнул:
— Сынок, мне сегодня отец приснился, надо бы на кладбище.
— Прямо сейчас? — удивился он. — Давай хотя бы домой заедем, отдохнешь с дороги!
— Нет, Костик. Да я и не устала.
Он пожал плечами и открыл перед ней заднюю дверцу. Придержал, пока мама садилась в машину: не хотелось зацепить дверью белоснежную «короллу», припаркованную слишком близко. «Сейчас начнет спрашивать, как я тут без нее, — думал он. — Не буду говорить, что Торопов меня уволил. Скажу, сам ушел. В другую клинику». Впрочем, никакой другой клиники на примете пока не было, хотя он разослал с десяток резюме. Но в том, что его куда-нибудь, да возьмут — хотя бы пластическим хирургом — Радонев почти не сомневался. Если бы еще точно знать, что Торопов не будет мстить и портить ему репутацию…
К счастью, мама даже не заподозрила, что у него неприятности. Всю дорогу рассказывала о пансионате, в котором отдыхала, о ценах на фрукты, и о какой-то Ангелине Витольдовне. Лавируя в плотном автотранспортном потоке, Костя слушал вполуха, поэтому деталей не разобрал. Да и от своих проблем поневоле отключился. И только когда машина покатила вдоль кладбищенской ограды, вновь вспомнил о Торопове — как тащил его отсюда, пьяного до невменяемости.
«Кто же здесь похоронен? Наверняка кто-то очень близкий Торопову, — размышлял Костя. Вновь накатила злость, смешанная с подозрениями. — Или он так напился на могиле убитого им пациента?» От этой мысли стало противно и стыдно за самого себя. А перед глазами всплыл образ: главврач посреди коридора, непривычно сгорбленный, будто придавленный горем. И как он сказал тогда: «У каждого своя боль».
— Сынок, остановись здесь, — попросила мама. — Цветочков папе куплю.
Костя тормознул возле белого павильончика, помог ей выйти из машины. Дожидаясь, отошел в тень высокой черемухи, в ветвях которой, склевывая черные ягоды, качались сытые дрозды. Когда мама вернулась с букетиком красных гвоздик, проводил ее почти до конца аллеи, а сам всё поглядывал направо. И когда в череде каменных плит показалась та самая, приметная, с высоким золоченым крестом на макушке, смущенно сказал:
— Мамуль, ты иди, я сейчас догоню. Знакомого навещу, и сразу к папе.
Она, кивнув, пошла дальше, ощутимо прибавив шаг — будто боялась опоздать к тому, для кого уже ничего не значило время. А Радонев пробрался между чужими могилами, и остановился, внимательно глядя на эмалевый овал под крестом. Фотография молодой брюнетки, красивой, с тонким носом и крупными лучистыми глазами. Кого-то она напоминала, едва уловимо — остротою черт и птичьим разлетом бровей. Но кого?.. Костя не мог понять. Вчитался в надпись, высеченную в сером граните: «О живых на небеси вечная скорбь земная. За невинно убиенных я отмщение и аз воздам». А ниже — имя, Соколовская Надежда Петровна. И годы жизни: 1961 – 1999.