— Извините, что ворвался… — пробормотал он. — Просто хотел пожелать… Лера, удачи тебе на концерте! Ничего не бойся, ты молодец. Всё будет хорошо.
— Спасибо, Костя, — смущенно кивнула она. Черные очки скрывали ее глаза, не давая заглянуть в душу. Стройная фигура в серебристом концертном платье казалась отлитой из металла — неживого, равнодушно-холодного. И ее лицо, обычно такое открытое, мгновенно отражавшее любую эмоцию, сейчас стало бесстрастным, как гипсовая маска — но всё таким же красивым. Смотреть на нее было наслаждением… и болью. От невозможности понять, что она чувствует, рада ли ему, или хочет, чтобы он поскорее исчез, Костя вдруг ощутил тотальное бессилие и дикую усталость. Сколько можно биться об эту черную стену?!
— Я буду в зале, — бросил он и вышел из гримерки.
Но в коридоре прислонился к стене, ощущая затылком ее холодную твердость. Закрыл глаза. Может быть, вообще уйти? Зачем себя мучить?
Дверь гримерки открылась, дядя Вася вышел, разминая пальцами «беломорину».
— Куришь? — добродушно спросил он, глядя на Костю. Тот, колеблясь, посмотрел на папиросу в его руке, и отвел глаза.
— Нет, бросил. Так… стою…
— Ну, постой за компанию. — Прикурив, дядя Вася с наслаждением выпустил облачко дыма. — Слушай, я просить хотел: ты ж племяше моей телефон покупал, когда она в больнице лежала? Я вот тут зарплату получил, возьми за должок… — дядя Вася полез в карман, но Костя остановил его гневным взглядом.
— Вы что! Я же от души!
Тот замер, а потом погрозил пальцем. Сказал с усмешкой:
— Ох, лукавишь ты, парень! От души-то от души, верю, но первой попавшейся не стал бы дорогие подарки делать? Пациенток много, ты один… Признавайся — нравится наша Лерка?
Костя нахмурился: не хотелось обсуждать с едва знакомым человеком свои чувства. Но дядя Вася смотрел с искренней симпатией, и было ясно, что спрашивает он не из праздного любопытства, а с желанием помочь.
— Да можешь не отвечать, — хмыкнул тот. — И так всё ясно. А она чего?
Радонев скривил губы.
— Говорит, жалость у меня, а не любовь.
— Вот бестолковая! — возмутился пожилой конферансье. — Хотя ты знаешь, она с детства такая: мало кому верит. А тут еще болячка эта привязалась. Ты уж не обижайся, настрадалась девка.
— Я всё понимаю, дядь Вась! Только и вы поймите: если я не нужен, навязываться не буду.
— Ну, как говорили у нас во Львове, можно падать брюхом, главное — не падать духом! — провозгласил дядя Вася, и в прищуре по-старчески выцветших глаз мелькнула хитринка. — Может, наладится еще. Жизнь-то она знаешь, какая? О-о-о! Порой завернет — похлеще любого театра. А уж я-то знаю, что говорю, тридцать пять лет на сцене! Ты вот что, ты особо перед ней не стелись. Бабы же как: пока за ней бегаешь, она нос задирает. А одна остается, начинает думать, тревожиться — куда ж мужчина делся, видный же был, а никак другую себе найдет?.. Все достоинства твои припомнит, соскучится. Вот тут ее и бери!
Костя невольно улыбнулся: таким топорным показался ему этот жизненный рецепт.
— Смейся-смейся, — улыбнулся в ответ дядя Вася, — смех всегда на пользу идет! А если еще взгрустнется, приезжай, парень, ко мне на дачу. У меня там рыбалка-а-а… — он счастливо закатил глаза, — линей наловим, нажарю тебе — уезжать не захочешь! На-ко вот, возьми визитку. Я уж в ДК не работаю, а вот телефон действителен. Звони в любое время. И не кисни из-за Лерки-то. Она девка умная, и добро никогда не забывает.
[1] Капитель – верхняя часть колонны
Глава 27 (окончание)
Вечером, закрывшись в своей комнате, Костя набрал на клавиатуре компьютера: «Валерия Краузе, пианистка». Яндекс тут же выдал несколько новостных ссылок. Оказалось, что даже видео с сегодняшнего концерта уже появилось в сети.
Радонев прибавил звук. Из динамиков полилась музыка, и две пары рук побежали по клавишам: тонкие пальчики Леры и загорелые, сильные пальцы пианиста Золотницкого будто вели бессловесный диалог. Костя не знал этой музыки, она казалась лишь смутно знакомой, но чувствовалось — она о любви. И от того, что Лера играла ее вместе с другим мужчиной, стало тоскливо, хоть вой.
Он раздраженно щелкнул мышкой, и музыка оборвалась, а мужские пальцы на экране застыли, нелепо приподнявшись над клавишами.
— Вот так! И не смей ее трогать! — рявкнул Костя. Он злился, ощущая себя последним глупцом, и в то же время ощущал удовлетворение. Хотя бы так остановил этого Золотницкого! Хотя бы иллюзорно.