— Очень! — с чувством сказала Лера. — Я уже почти перестала надеяться, а потом Савва Аркадьевич позвонил, приехал за мной... До сих поверить не могу!
— Ничего, теперь всё устроится, — голос Майи звучал обнадеживающе. — Я очень надеюсь, что операция тебе поможет. Но даже если нет, не отчаивайся. Я ведь не сдалась.
Ее голос дрогнул, и затаенная боль передалась Лере.
— Молодец, что смогла пережить это, — с сочувствием сказала она. — А ты... извини, если не хочешь, не рассказывай, но... как ты потеряла зрение?
— Год был про́клятый, — вздохнула Майя. — Сперва отец в аварии погиб. Я рыдала ужасно! Виноватой себя чувствовала. Понимаешь, мы конфликтовали в последнее время. Папа хотел, чтобы я училась, развивала музыкальный талант. У нас интеллигентная семья, все образованные, дед вообще профессором был... Ну а я что? Подросток! Сплошное легкомыслие: друзья, дискотеки, выпивка...
Она умолкла. Но Лера не стала торопить ее.
— М-да... Знаешь, я порой размышляю: почему мы понимаем важность перемен, только когда что-то меняется не по нашей воле? И обязательно — в худшую сторону? — задумчиво сказала Майя. — Вот как для меня смерть отца. Я ведь только после этого решила: брошу разгильдяйничать, возьмусь за ум. Думала, что если загружу себя по уши этой учебой, будет не так тошно. Надеялась, что музыка меня вытащит. Мне с ней как-то легче всё переживать.
— Я тебя понимаю, — кивнула Лера.
— Значит, мы на одной волне, — в голосе Серебрянской мелькнула грустная улыбка. — Ты не тревожься за меня! Десять лет прошло, многое отболело. И судьба в итоге сложилась прекрасно.
Но когда она продолжила рассказ, Лера ощутила, что под этой ее кажущейся беззаботностью кроется неизбывная, глухая печаль. И всё гадала: откуда у юной девушки взялись силы, чтобы пройти через такое?
...Болезнь началась с рядовой простуды, на которую никто не обратил внимания — подумаешь, грипп, со всеми бывает. Только вот об осложнениях Майя не думала: чуть спала температура, понеслась в музыкальный колледж, потому что впереди был отчетный концерт. Три часа просидела в холодном зале, огромные окна которого были сплошь расшиты белым кружевом инея. Потом, добравшись до дома, оттаивала в горячей ванне, наливалась чаем, как купчиха — но было поздно... И под утро началось: ломота в пояснице, температура и страшная головная боль. Врач «скорой», закрутив манжету тонометра вокруг вялой Майиной руки, напрягся:
— Верхнее давление под двести. Раньше были приступы гипертонии?
Мама, стоявшая рядом с кроватью, выронила мокрое кухонное полотенце, которым обтирала раскрасневшееся лицо дочери. Встревоженно спросила:
— Нет, доктор, никогда. Это опасно?
— Пугаться рано, — уклончиво ответил он. — Собирайте ее в больницу.
Майю увезли, и оказалось, что грипп дал осложнение на почки. Две недели ее лечили от пиелонефрита. Ударные дозы антибиотиков помогли, но сработали по принципу «одно лечим — другое калечим». Иммунитет дал сбой, и Майя с горечью поняла, что теперь придется забыть любимую поговорку «зараза к заразе не пристает»: вирусы липли к ней, как примагниченные. Простуды следовали одна за другой, иммунитет слабел, и это казалось замкнутым кругом... А однажды, вдобавок к кашлю и насморку, воспалились глаза. Майе пришлось отказаться от контактных линз и снова надеть очки. А потом перейти на солнцезащитные: смотреть без них на свет она не могла.
Со временем стало ясно, что пиелонефрит перешел в хроническую форму. И давление повышалось всё чаще; в такие дни боль разрывала голову, застилала тёмным глаза. Приступы удавалось купировать, но Майя замечала, что после них она видит словно через стеклянную банку с водой, в которой плавают черные ошметки. А однажды со страхом поняла, что стала гораздо хуже видеть правым глазом: через него всё было, как через облако пыли. И сбоку стояла мутная пелена, которая, как ни моргай, никуда не исчезала...
Маме кое-как удалось достать талончик к областному офтальмологу, приезжавшему в их провинциальный городок раз в две недели. Тот оказался равнодушным мужчиной с жидкими волосами и не долеченным насморком. Он утирался марлевой салфеткой, гнусавил, и оттого еще более непонятным становилась его речь.
— Симбтомы тревождые, хотя я бы де стал отчаиваться, — бубнил он, рассматривая ее глаза через офтальмоскоп. Попеременно включая красную, желтую, синюю лампы, приговаривал странным тоном: — Ага, ага... А сосудики-то дехорошо, дехорошо себя ведуд...