— Люба, я устал! – патетически воскликнул Шерман. — Я каждый день чувствую себя так, будто толкал рояль от Москвы до Парижа. А ведь я творческий человек, Люба! А не километр нервов, которые можно мотать, как хочешь и когда хочешь!
— Что ты переводишь тему? — Любаша гневно топнула ногой и свела брови. — Ты должен прекратить с ней общаться!
— Но как, душа моя? — искренне изумился он. — Серебрянская – одна из моих главных звезд, она приносит нам деньги! И я не могу выставить ее просто потому, что тебе чего-то там показалось! Еще раз говорю – смешно к ней ревновать, ничего у меня с ней нет и быть не может!
— Все вы, кобели, так говорите... — голос Любаши стал надтреснутым от подступивших слез, она длинно, обиженно всхлипнула. — Меня, в конце концов, такие вещи унижают! И я устала, устала... Хватит с меня... Знаешь, выбирай: или я, или она! Подумай, Савва. А я пока уеду. Не могу я с тобой больше, не могу...
Она вышла из кабинета, вытирая слёзы, а Шерман застыл в своем кресле, растерянно глядя на дверь. Это было так странно – слышать вместо крика такую вот тихую и очень серьезную просьбу! Будто горел в Любаше какой-то огонь – и вдруг потух, резко и неожиданно, словно сверху колпак опустили. И от этого ее слова приобрели особый, пугающий смысл. «Не могу с тобой больше...» Неужели и вправду не может? Неужели и он ее чем-то допёк? Или так сильна и серьезна ее ревность к Майе?! Но почему? Ведь до Серебрянской рядом с ним были другие, и Любаша устраивала сцены из-за них, но ему всегда казалось, что это больше для профилактики, чтобы лишний раз напомнить мужу, чтобы знал свое место, и что главная женщина в его жизни — жена.
Но какими бы яростными ни были ссоры, Любаша никогда от него не уходила. Даже не грозилась уйти.
Снова заныло сердце. Шерман глянул на пузырек валокордина, и, разозлившись, швырнул его в угол комнаты. Выбравшись из-за стола, шагнул к бюро и достал из него графинчик. Замахнул пару рюмок наливки, пытаясь утихомирить скачущие мысли. И услышал, как у ворот пискнула автомобильная сигнализация.
Он подошел к окну. И увидел: Любаша идет по двору в плаще, накинутом прямо на халат. Одной рукой волочит за собой большой чемодан на колесиках, а другой срывает с волос бигуди и сует в карман.
Погрузив чемодан в багажник, она выехала через распахнутые ворота. А Шерман всё ждал у окна, надеясь, что она вернется. Но минуты догоняли друг друга, башня-часы отбивала привычный ритм, а во дворе было тихо. И за воротами – тоже.
Савва вернулся за стол, и не выдержал – снова протянул руку за графинчиком. Там уже оставалось на дне. Запрокинув голову, он допил наливку прямо из горлышка. И краем глаза увидел: в углу монитора мигает оповещение о новом письме. Он торопливо открыл почту, надеясь, что это от Земского по поводу возвращенных дисков. Но в теме письма стояло: «Счет от «Велнесс-клиник» за медуслуги для пациентки Краузе В. Я.».
— Господи, уважаемый мой! — от избытка чувств Шерман воздел руки к небу. — Ну почему ты думаешь, что именно сегодня я нашел бездонный кошелек, полный денег, и могу заплатить за всё?
Горечь поднялась изнутри, щедро приправив этот и без того про́клятый день. Будто именно сегодня бог решил наказать его за все грехи, совершенные в жизни.
Савва открыл счет – и закрыл, нервно хмыкнув, как только увидел сумму. Теперь она была неподъемной. Похоже, он зря привез Леру в клинику Торопова. Зря дал надежду этой девочке...
Шерман откинулся на спинку кресла и замер, будто боясь вдохнуть – так сильно давила на него тяжесть наступившего осознания. Но внутри шевельнулась холодная мысль: «Кто же знал, что так получится? И потом, Майя уже потеряла зрение. Но живет, творит свою музыку, собирает толпы поклонников... А у Леры тоже талант, она не пропадет. К тому же, девочки смогут поддерживать друг друга», — он попытался утешиться этой мыслью, но чувство вины густело внутри, ядом растекалось по венам...
И еще одна мысль пронеслась, мерзкая и хищная, как летучая мышь.
«На слепых музыкантов публика идет лучше».
[1] Болеслав Храбрый, Болеслав Смелый, Болеслав Кудрявый – короли Польши.
Глава 12. Начало
Утро явилось в плотной мантии дождя, накрыло город, перемыв машины и превратив пыль в грязь. Костя поскакал через лужи к маршрутке, втиснулся последним, да так и ехал: носом в чей-то пиджак, пахнущий мокрой кошкой, лопатками — в холодное дверное стекло. Благо, до клиники Торопова была одна остановка.
В холле сотрудники стряхивали зонты, усеивая пол прозрачными кляксами. Костя покачал головой: кто-нибудь обязательно поскользнётся на мокром белом мраморе. Подошел к дежурной медсестре, попросил позвать санитарку — пусть протрет. По лестнице взбежал на третий этаж, в хирургию.