— Подожди, Витя, — сообразил вдруг Савва Аркадьевич, — почему ты мне ничего не сказал? Сделали бы вторую матрицу и печатай с нее диски, сколько влезет...
Пряниш молча смотрел куда-то под стол. Его смуглое лицо, побледнев, приобрело землистый оттенок.
— Виктор Сергеич, любезный, ты что, хотел от меня это скрыть? Но зачем? — удивился Шерман. Нехорошее чувство возникло в душе: словно за его спиной творится что-то опасное, как если бы летел к нему на всех парах гоночный автомобиль с пьяным водителем — а Шерман и внимания не обращал на звук мотора, будучи спокойным от того, что идет по тротуару.
— Савва, послушай, я не скрывал, — торопливо сказал Пряниш. – Оно как-то само получилось. Ты мне сказал заняться этим делом, я и занялся. А что, мне надо было насчет каждой мелочи спрашивать? Типа «вот приедет барин – барин нас засудит»?!
— Рассудит... — механически поправил Шерман. — Только я всё равно, друг мой, нифига не понял. Получается, ты решил часть дисков напечатать в Китае. Похвально. Но странно, почему не все, если там так дешево? И кстати, я не заметил по счету какой-то особой дешевизны. — Он намеренно сделал паузу, а потом медленно проговорил: — Может быть, потому, что счет липовый?
Пряниш выпрямился, повел плечами, будто стряхивая засевший между лопатками страх. Савва Аркадьевич протянул руку:
— Покажи договор с этим ООО. Ты ведь его подписывал?
— Савва, тут такое дело... — начал мямлить Пряниш, но вдруг вскочил, зашагал по кабинету, заговорил быстро, как в лихорадке: — Ты должен меня понять. У тебя ведь есть свой бизнес. А я что? Сижу здесь директором. Наемным работником. В пятьдесят лет! Когда нашел тот завод в Китае, я думал, это мой шанс...
Шерман молчал. Он уже начал понимать, куда клонит Какофоша. Но поверить всё еще не мог. Всегда трудно осознавать, что лучший друг на тебе же и наваривается — будто ты просто мешок с деньгами, в котором можно прогрызть дырку.
— Ну, сделал я эту фирму. А ты бы не сделал на моем месте?! Всем же хорошо! Ты свои диски получил, я — деньги. И, кстати, диски я тебе сделал дешевле на три процента!
— Сэкономили копейку, угорели на миллион, — заторможено пробормотал Шерман.
Пряниш рухнул в кресло, как подкошенный. Задыхаясь, потянул вниз узел галстука. Шерман отвернулся — смотреть было противно. Никогда не любил трусов, считал: если сделал что-то плохое — ответь, исправь, отсиди, в конце концов... Нет, понятно, что все не без греха. Но есть же какие-то пределы! Какие-то обязательства — как дружба, к примеру, она ведь ко многому обязывает.
«Только у Какофона, по-видимому, другое мнение на этот счет, — подумал он. — И мнение это мне неизвестно. Поэтому я и попал, как лох».
— Вить, давай так, — решительно сказал он, едва преодолевая отвращение. — Ты возвращаешь все деньги. И пишешь заявление об уходе — извини, такой директор в театре мне не нужен.
— Но Савва! Театр — ведь единственное, что у меня есть... — растерянно сказал Пряниш. Черные глаза стали страдальческими. — Да, я ошибся, прости. Верну деньги. Но, Савва, это жестоко — отнимать у меня искусство!
— Какое искусство, Витя?! — потрясенно воскликнул Шерман. — Да ты же в нем нихрена не смыслишь! Да оно и не надо, на твоей-то должности. Чтобы принимать заявки на артистов, заказывать билеты и гостиницы, платить журналистам за хорошие рецензии, не нужно разбираться в творчестве Бизе и Чайковского! Да, менеджер ты хороший. И поэтому я за тебя не переживаю. Найдешь себе работу.
— Но мой опыт, связи...
— Вить, замолчи, не доводи до греха! — покачал головой Шерман. — Я ж тебе вломить хочу — еле сдерживаюсь. Ты не представляешь, сволота ты этакая, как подставил меня с дисками! А еще и крысой оказался, — печально хмыкнул он, еще не в силах поверить с это. — Мы ж с тобой сидели вместе! И ты забыл, что на зоне с серогорбыми[1] делали?..
— Ну, вломи! Вломи! — взвизгнул Пряниш, но всё же отстранился, схватился рукой за острый подбородок. Боялся, что прилетит в лицо кулак бывшего друга. А рука у Шермана была тяжелой.
— Да не ори ты... — брезгливо сказал Савва Аркадьевич, вставая с кресла. Делать ему здесь больше было нечего.
— Нет, Савва, подожди! Что теперь со мной?.. Я не хочу уходить из театра!
— Ты не оставил мне выбора, — пожал плечами Шерман.
Долгую минуту Какофоша буравил его взглядом, а потом в его глазах мелькнуло непокорство и еще что-то хищное, нехорошее. И он сказал совсем другим тоном – холодно, и с ноткой насмешливости: