Он долго терпел, но было обидно. И в итоге всё-таки изменил, в первый раз за всё время брака. Как там говорится? Если человеку сто раз сказать, что он свинья, любой захрюкает. Вот и он со злости лег с другой: с молодой певичкой, что давно крутилась рядом, веря в музыкальную карьеру через постель. Встречались потом пару месяцев, но эти отношения Шермана тяготили. И он только вздохнул с облегчением, когда певичка сообщила о скором замужестве. Выходила за рок-музыканта Эдика, которого по иронии судьбы тоже продюссировал Шерман. Правда, этот Эдик потом ему боком вышел: в пьяном виде гнал по Москве, и сбил молодую женщину. Насмерть. Скандал был жуткий, Шерману пришлось нанимать адвокатов, платить гаишникам, улаживать дело с ее мужем — тот деньги взял, не побрезговал... И всё зря, потому что в итоге скололся рокер, едва успев отработать потраченное Шерманом. А певичка еще раньше ушла в мир иной, вроде бы даже по собственной воле. Но у Саввы уже были другие певички, флейтистки, композиторши... Он вздохнул, поморщившись: да, много грехов на нем, много ошибок... а сколько еще будет? Как ни пытайся жить ангелом, человечья натура берет свое.
Входная дверь хлопнула, от сквозняка весело задрожали разноцветные стекляшки в окне напротив входа. Савва, помнивший этот звук, мигом спустил ноги с дивана и поспешил в холл, навстречу жене. И в первое мгновение, увидев ее — парадно накрашенную и надушенную, в алом, обтекавшем фигуру, платье с глубоким вырезом, держащую в руках букет белых роз — восхищенно раскрыл глаза. Но увидев, кто идет следом за ней, Шерман невольно всплеснул руками и воскликнул с горечью и гневом:
— Ну зашибись, Любань!
Она уставилась на Шермана, будто на инквизитора, явившегося за ведьмой.
А высокий мужик в полурасстегнутой белой рубашке и черных джинсах медленно убрал жадную ладонь с бедра его жены.
«Вот так! Как в анекдоте! Возвращается муж из командировки...» — отупело думал Савва, глядя, как Любаша оборачивается к спутнику, быстро говорит ему что-то по-испански, и тот исчезает, попрощавшись с Шерманом недовольным взглядом. Как она, поколебавшись, наклоняется и медленно расстегивает пряжки на туфлях. А разувшись и выпрямившись, смотрит на него уже по-другому: холодно, и с еле заметным торжеством.
— Ну и что это было?
Она хмыкнула, прошла мимо него в комнату и бросила через плечо:
— Свидание! А ты думал, я буду страдать по тебе бесконечно?
Глава 16 (начало)
— Вы похожи на драного кота, интерн, — с удовольствием сказал Торопов. — Расшибли лоб в поиске знаний? Или всё гораздо прозаичнее: просто подрались по пьяной лавочке?
Костя сжал челюсти, чтобы не выдать ответную грубость, и, прикрыв рукой рассеченную бровь, уставился на картинку в настенном календаре: утренний лес на берегу реки, вскипевшей расплавленным золотом под дерзкими солнечными лучами. Судя по этому календарю, в ординаторской офтальмологии до сих пор царствовал апрель. Но молодой июнь за окнами был против: настырно пытался пролезть в закупоренное помещение, отсыпать от щедрот своих – и свежего ветерка, и птичьего галдежа, и тополиного пуха. Так и Косте хотелось вклиниться в картину мира Торопова, проветрить этот затхлый чердак. Доказать, что нельзя считать себя выше других и по-человечески, и профессионально. И по этой — надуманной, в общем-то — причине смотреть на других людей, как на мусор. Но Радонев спросил, не глядя на главврача:
— Какие задания будут сегодня?
— Хм... Ну, помогите, что ли, Лидии Алексеевне, — Торопов кивнул в сторону коллеги, сидевшей за компьютером. Эта женщина средних лет, стриженная под мальчика, сегодня была дежурным офтальмологом. Она доброжелательно глянула на Костю и весело сказала:
— Работы — даже не вагон, Илья Петрович, а целый грузовой состав! Если Константин поможет мне с обходом, мы всё успеем. И пациентов пораньше выпишем, они ждут.
— Что ж, решено, — резюмировал главврач и повернулся к двери, намереваясь уйти.
— Подождите! — быстро сказал Радонев. — А вы на операцию сейчас?..