— Ваша знакомая поступила в очень запущенном состоянии, и вам это известно! — раздраженно воскликнул Торопов. — И если что-то пойдет не так, моей вины в этом не будет! Вы чего хотите? Чтобы я чудо совершил? Так это вам в Иерусалим!
«Да что с ним такое? — поразился Костя. — Это же обычный вопрос! А он ведет себя так, будто отрезал кому-то голову, а теперь пытается доказать, что не сделал ничего плохого!»
— Извините, я всё понимаю, сам врач. Просто хотел уточнить...
— А не надо уточнять! Надо просто уметь ждать! — рявкнул Торопов. Пожевал губами, будто подбирая слова пообиднее: — И наденьте колпак, интерн, смотреть не могу на вашу травму! Это же издевательство над пациентами — офтальмолог, получивший в глаз! Кстати, признайтесь хоть сейчас, за какие грехи вас так приложили?
— Знаете, а вот это не ваше дело. И не хамите мне, будьте любезны! — осадил его Костя. Он чувствовал, что его несет, но уже не мог остановиться: — Вы совсем берега потеряли! То драным котом называете, то унижаете меня как врача — думаете, я это терпеть буду? Я к вам учиться пришел, думал, что-то полезное узнать. И что же? Самым серьезным, что вы мне доверили за всё это время, было раскладывание инструментов по биксам! Я вам что, санитар? Или статист, осваивающий работу в архиве?
Он не повышал голоса, потому что помнил: в коридоре офтальмологии пациенты и медперсонал. Но каждое слово вылетало из него, как ядро из пушки — и он видел, что они достигают цели. Главврач не отвечал, только трясся от злости, а потом выплюнул в ответ:
— Молчать! Вы пьяны, что ли, Радонев?
— Да уж я-то трезв! А вот вас в прошлый четверг так развезло, что мне пришлось буквально тащить вас с кладбища! — выпалил Костя.
Тишина рухнула сверху, завибрировала между ними, будто электрический ток. Костя увидел, как вытягивается и белеет лицо главврача, как из-за отвисшей нижней губы показываются мелкие кривоватые зубы. Как вздымается его грудь — неровно, будто от плача. И почему-то пожалел о вылетевших сгоряча словах.
А Торопов снял очки, и, протирая их манжетой белого халата, горестно глянул на Костю. Потом посмотрел вглубь коридора, но взгляд был туманным, будто болью наполненным.
— У всех свои беды, Радонев, — тихо сказал Илья Петрович. — У всех... Свои беды.
Костя замер. В груди засвербело, будто он сделал что-то непоправимо плохое. Влез, куда не надо. Ранил ни за что. А Торопов надел очки, потоптался на месте, но больше ничего не сказал. Двинулся по коридору, чуть ссутулившись. И Костя вдруг осознал, что перед ним — больной человек. Больной от горя. А не от гордыни, как думали все.
Дико захотелось курить, и он привычно хлопнул по карману — но сигарет, конечно же, не было. Радонев вытащил упаковку антиникотиновых таблеток, сунул в рот сразу три штуки. Сладковатый вкус обжег нёбо, но Костя продолжал жевать эту гадость, словно наказывал себя.
«Но я же не сказал ему ничего особенного! Он хамил, мешал мне работать. В чем же я неправ?» — спрашивал он себя. Но не находил ответов. Только неприятное чувство всё шевелилось внутри, будто катался в душе грязный, усеянный колючками, шар.
Радонев пошел в палату Леры. Но она всё еще спала после операции, и Костя, поправив ей одеяло, снова вышел в коридор. В офтальмологии ему сейчас нечего было делать, и он решил спуститься в хирургию. Хоть Лысый и отпустил его утром, но надо спросить — вдруг еще есть хоть какая-то работа.
— Алексей Эдуардович, вы здесь? — спросил он, входя в ординаторскую.
Шторка в углу, закрывавшая кровать для дежурантов, шевельнулась и отодвинулась.
— Здесь. Прилечь захотелось. Спокойно сегодня в отделении, как в морге, — то ли порадовался, то ли пожаловался Лысый, спуская на пол босые ноги. Он был в одних больничных штанах, на голой груди топорщились седые волоски.
— Извините, что разбудил. Кофе сделать?
— Валяй. Как дела-то? Прооперировали твою Леру?
— Да, отсыпается, — ответил Костя, наливая воду в металлический чайник с полустершимся логотипом. И спросил, не глядя на завхирургией: — Алексей Эдуардович, а Торопов всегда был такой?.. Ну, нетерпимый, что ли... Придирчивый.
— Сколько я его помню, а это лет пятнадцать, — усмехнулся Лысый. — Что, опять на тебе в остроумии упражняется?
— Есть немного, — уклончиво сказал Костя.
— А ты что?
— Да вот не выдержал, наехал в ответ.
Повисла пауза. Лишь журчание воды разбивало тишину.
— Не пылил бы ты, коллега, — хмуро сказал Лысый. — Торопов церемониться не любит. На мозоль наступишь — вышвырнет.
Радонев поставил чайник и повернулся к главному хирургу.
— Не страшно. Я и сам уходить собираюсь.