Она сидела на дурацком крутящемся стуле, сжимая себя за локти в попытке хоть немного унять дрожь. А Торопов ходил по смотровой, молча, но его дыхание было быстрым и шумным, как у очень недовольного человека. Потом пришла медсестра, и опять на Лериных плечах были чужие руки, а под ногами — пружинистая мягкость ковровой дорожки, жадно съедавшей звук шагов...
Когда она, послушно запив водой маленькую горькую таблетку, осталась в палате одна, мысли стали четкими и ясными, как тиканье часов. Надо было заканчивать. Прощаться. Потому что если ничего не сделать, она так и останется — слепой, неудачливой, тяжелым камнем на шеях родителей. А Костя — и это станет еще одной пыткой! — пойдет своей дорогой. Потому что зачем ему оставаться рядом, если она никогда не станет полноценной?
«Я ведь смогу сама открыть окно! — безумная надежда блеснула в темноте, как холодный ведьмовской глаз. — Хоть бы там не было решетки...»
Лера поднялась с кровати, ощупью пробралась к окну. Привстав на цыпочки, нащупала пластиковую ручку, повернула ее вверх — и створка распахнулась. Влажный ветер ворвался в палату, обдувая лицо и плечи, внося с собой шум машин, шелест листьев, запахи пыльного городского лета. Лера поняла: там, на улице прошел дождь. Наверное, асфальт стал серо-сизым, как голубиное крыло, деревья стоят умытые, лужи возмущенно вспархивают из-под колес автомобилей... В тяжелых шапках пионов прячутся крохотные прозрачные капли, а вымокшие дома сияют умытыми стеклами... И, наверное, тем, кто может видеть эту грубоватую городскую красоту, очень хочется жить. «А я будто отделена от них толстой пыльной занавеской, висящей на задворках мира», — подумала Лера, и от этой мысли вновь подступили слезы.
Где-то сбоку должен быть стул. Всхлипнув, она осторожно двинулась вправо, жадно щупая воздух под подоконником. Рука наткнулась на металлическую спинку, и Лера подтянула стул к себе, приставила его ближе к окну. Шагнула на сиденье. С него, коленом другой ноги — на подоконник. Уличный шум стал отчетливее, когда она, уперевшись одной рукой в карниз, и вцепившись другой в оконную створку, высунула голову наружу. Звуки налетели со всех сторон, влажный ветер окружил ее, трепля волосы. Она вдруг поняла, что внизу — настоящая пропасть, и всё тело мелко, противно задрожало. Пальцы сильнее сжали створку, колено заныло от твердого. «Трусиха! — ругнула она себя. — Просто нырни туда, и всё!»
Как это, оказывается, бывает сложно — разжать пальцы. Ее послушные, тренированные пальцы, всегда повиновавшиеся по первому требованию. Но она сможет... Смогла. Теперь обе руки стоят на карнизе. И нужно сделать последнее — оттолкнуться.
«Мама, папа, простите меня! — слезы потекли по щекам, омыли губы горькой горячей солью. — Простите, так будет лучше...»
Захлебываясь всхлипами, она подалась вперед, и в ушах застучало быстро-быстро. Дышать стало тяжело, но она наклонилась еще сильнее, и зачем-то крепко зажмурилась. Что-то хлопнуло, порыв сквозняка толкнул ее в спину. И она качнулась в пустоту, испуганно глотнув воздуха...
Что-то ударило в живот, и чей-то рев оглушил: «Стой, чтоб тебя!.. Oberarsch!» Ее втащило назад, в палату. И не вдохнуть, не шевельнуться, только давят на живот и грудь чьи-то железные, сведенные напряжением руки. Пол под ногами. А за спиной — что-то родное, большое, надежное. Которое никуда не отпустит.
Глава 17 (окончание)
— А это — что? Вот это — что?! Просто так? Болтовня, от нечего делать? — горячился Костя, сжимая в руке маленькое распятие, свисавшее с Лериной шеи на тонкой серебряной цепочке. Но она молчала, и он вдруг осознал: она ведь не видит, не понимает, о чем он!
— Я про твой крестик, — поспешил объяснить Радонев.
— Да поняла я... — упавшим голосом сказала она. — Чувствую. Цепочка в кожу врезается.
Костя испуганно разжал пальцы, будто крестик стал раскаленным.
— Прости, не хотел сделать больно, — забормотал он, не зная, куда девать руки. Хотелось вцепиться в нее, ощутить, что она здесь, рядом — и живая. Потому что перед глазами до сих пор, будто кадр из драмы, стояло открытое окно и перевесившаяся через подоконник Лера: растрепанные волосы, острые лопатки под тонкой футболкой, маленькая бледная ступня – единственное, что оставалось внутри палаты, за финишной чертой подоконника... Он вздрогнул, отгоняя страх. Просто счастье, что решил заглянуть к ней именно в этот момент! Просто случайность. Он-то шел, предвкушая встречу, влюбленный недогадливый идиот — а Лера, оказывается...
— Что ты молчишь? — обиженно сказал Радонев. — Как ты вообще могла?
— Я хотела как лучше.