— Scheisse!!!
Он сник, стоя на коленях у ее кровати, куда усадил ее минуту назад. Что толку ругаться, если женщина вбила себе в голову, будто ее некому и не за что любить? Не лучше ли, наконец, сказать ей правду: что годы, прошедшие без нее, дешевле бутылочного осколка?
Костя поднял голову и посмотрел ей в лицо. Лера сидела прямо, сжав узкие плечи, будто мерзла. Закрытые глаза, горестно сдвинутые брови — и упрямая линия губ над вздернутым подбородком. «Ты же слетишь вниз при первой возможности, — понял он. — Я просто помешал. А ты всё еще думаешь об этом».
Вздохнув, он уперся кулаками в ее кровать — так, что Лера оказалась между его руками. Какая же она хрупкая! И как же хочется ее обнять! Но то же, детское, ощущение — будто она недостижима, и можно лишь быть при ней кем-то вроде бодигарда при королеве — не давало ему сделать это. «Ерунда, мы выросли, и она никогда не отталкивала меня!» — убеждал себя Костя. Но глупая стеснительность неуверенного в себе подростка всё нашептывала: «А вдруг она посмотрит на тебя, как на дурака, вдруг засмеёт? Скажет: какая любовь, ты что себе придумал? Как ты вообще посмел придумывать такое?»
Радонев еще сильнее сжал кулаки, не зная, что делать. Надо же! Вроде бы давно разобрался, как вести себя с женским полом... а встретил эту, особенную, и всю уверенность растерял. А ведь девушек у него было немало. С кем-то он начинал, многие знакомились сами. Но два-три месяца - и Костя насыщался новой подружкой и напрочь терял к ней интерес. Может быть, потому, что за этой чередой влюбленностей всегда маячила пустота? Ведь поверхностные чувства — как праздник: вспыхивают бенгальским огнем, но так же быстро и бесследно тухнут. Только любовь не угасает до конца. Тлеет под пеплом утрат и обид горячий уголек, шевельни — и прокатится по нему живое, яркое пламя. Разгорится, согреет... или вновь обожжет.
Поднявшись, он подошел к окну, захлопнул злополучную раму. Забить бы ее гвоздями, бетоном залить!.. Вот только это не единственное окно в клинике.
— Лера, я прошу тебя, давай поговорим, — попросил он, решительно шагнув к ней.
— О чем, Костя? — она шмыгнула носом и вытерла мокрые глаза. — Прости, но я... даже спасибо тебе сейчас не могу сказать от души. Совру, если скажу. Не хочу я... быть такой...
— Какой? Ты вчера была ровно такая же. И неделю назад. И раньше. И точно так же, как сейчас, тебя любили, ты была нужна. Да, я могу себе представить, как это тяжело: знать, что зрение не вернуть...
— Да дело не в этом! — выкрикнула она. — Ты не понимаешь! Я просто не знаю, как жить дальше. У меня будто была цель, и я к ней шла. Почти что видела ее. А тут вдруг раз — и пусто. Как будто был в конце дороги волшебный город, но провалился в бездну, и дорога кончилась обрывом. Назад идти невозможно, вперед — некуда... Только падать!
— А как же твоя вера? – он готов был хвататься за любой аргумент. — Я, конечно, не силен во всех ваших христианских правилах. Но вроде бы самоубийство — смертный грех, в любой религии.
- И здесь ты тоже меня не поймешь.
- А ты попробуй объяснить!
Он злился, глядя на нее сверху. Синее покрывало на ее кровати было скомкано, и она сидела в его складках, как птица в гнезде. Уставшая птица, больная. От острого укола жалости его злость лопнула, как воздушный шарик, и в образовавшуюся пустоту хлынула печаль.
— Лерочка, объясни, пожалуйста, — мягко попросил он. — Я постараюсь понять. И вообще, лучше говори, не держи всё в себе.
Она отрывисто кивнула. Всхлипнула, по-детски вытерев глаза кулачками. И заговорила тихо, но горячо, будто душу наизнанку выворачивала:
— Вот представь: ты живешь в семье, родители любят тебя, много о тебе знают — с младенчества ведь воспитывали. И, тем не менее, у тебя есть своя жизнь, какие-то секреты от них, собственные мысли и чувства. То, о чем они даже не догадываются. У всех людей так.
— И что?
— А теперь представь, что есть кто-то не менее родной и близкий, но от него ничего не спрячешь. Он видит тебя насквозь, знает обо всём, что ты когда-либо думал или делал. А еще он прощает тебе твои слабости, и помогает, когда трудно. А ты его любишь. Доверяешь ему всё до капли: радость, боль, мечты. И думаешь, что он тоже любит тебя.
— Ты сейчас о Боге? — понял, наконец, Костя.
— Да. Именно так я его и чувствую... чувствовала, — исправилась она. — Думала, он знает, как важно для меня вылечиться. Он же видел всё, что во мне происходит! Но, несмотря на это, оставил меня слепой. А знаешь, Костя... Ведь такая жестокость бывает только к тому, к кому всегда был равнодушен.