- Нет! – это вырвалось у него с такой горячностью, что он сам себе удивился. —Говорят же: неисповедимы пути господни. Может, дальше будет что-то еще, что-то хорошее?
— Хорошее? — ее тонкие брови взлетели вверх, и Лера рассмеялась, горько, как человек, который разочаровался во всем. — Что может быть хорошего, Костя? Я слепая! На всю жизнь! А мне еще и двадцати семи нет!
— Слушай, ну живут же люди! Даже без рук, без ног живут, парализованные, смертельно больные — живут.
— Потому что они сильные, а я — нет, — устало сказала она. — Или им зачем-то это нужно. А я не хочу, не могу...
— Тогда подумай хотя бы о близких. О тех, кто тебя любит. Родители твои. Ведь ты им нужна!
— Такая, Костя, я даже самой себе не нужна, — тихо призналась она. И столько горечи было в ее словах, что он не выдержал.
— Мне! Ты мне нужна! Очень! — И будто плотину прорвало. Он рухнул перед ней на колени, в спешке подвернув щиколотку, но плевать ему было на боль! Заговорил, путаясь в словах и мыслях, просто вываливая одним махом всё, что накопилось: — Лера, я еще в лагере... Я не мог сказать, боялся, но я торчал возле тебя всё время, потому что уже тогда ты мне была нужна! Я потом так долго помнил... да и не забывал! Никогда! Я люблю тебя, понимаешь? С самого начала любил!
Она вздрогнула, губы приоткрылись, и на порозовевшем лице мелькнуло что-то — радость, надежда?.. Но тут же скрылось под водопадом волос, потому что она наклонила голову низко-низко и замотала ей, будто услышала что-то ужасное.
— Нет! Костя, нет! Не надо так! — выдохнула она.
— Почему?!
— Да потому что это не любовь! Это жалость!
Ее выкрик застыл в воздухе, будто заморозив его. Как тонкий, непрекращающийся звон, в нем дрожала обида. И недоверие поднялось перед ней невидимой, но непробиваемой стеной. Такой холодной, что Радонев отшатнулся.
Он встал. Прихрамывая, отошел к стене. Щиколотка болела, и он несколько раз встряхнул ступней. А сам искал внутри себя слова, которых еще секунду назад было так много — но не находил даже их эха. И пустота, больше похожая на плотный туманный ком, оглушала хуже любого крика.
— Это не жалость... — бессильно пробормотал он.
Лера резко отодвинулась к стене, подтянула к себе согнутые ноги. Сказала твердо:
— Костя, пожалуйста. Уходи.
Ее голос стал чужим. Тонкие руки обняли колени. И вся ее маленькая фигурка сделалась словно отлитой из металла: такой твердой, непоколебимой — не сдвинуть с места, не оживить ни словом, ни поступком. А Костя, оцепеневший, с зияющей дырой в душе — будто оттуда вынули всё самое важное — стоял напротив. Нельзя было уходить, оставлять ее одну. Но и оставаться тоже было против правил. Она же требует. Она здесь хозяйка. «Но она не сказала мне, что шансов нет. Просто не поверила... но это поправимо, — вдруг осознал он. И мгновенно почувствовал, что дышать стало легче. — Просто сейчас, замкнувшись в себе, Лера не в состоянии принять хоть что-то, кроме горя».
Эта мысль, точно шест канатоходца, вернула ему равновесие. Тело снова стало послушным, плечи и руки — сильными. «Не веришь в мою любовь... Маленькая моя, ты сейчас вообще ни во что не веришь», - сострадание переполняло его, и от этого еще больше хотелось сгрести Леру в охапку и баюкать, пока она не успокоится и не скажет: всё хорошо, родной мой, я готова жить дальше. Но Костя понимал, что сейчас нельзя ее трогать.
Радонев вышел из палаты, но дверь закрывать не стал. Просто отошел к дальней стене широкого коридора, и встал, глядя на Леру. Что ж, если нужно не сдаваться за двоих, то он и это сможет.
Но что теперь? Забрать ее к себе? Ох, как бы он этого хотел! Уступил бы ей свою комнату, заботился бы, пока она приходит в себя. На работе можно взять отпуск, или вообще — уволиться, всё равно в этой клинике он не чувствует роста...
«Окстись, она к тебе не поедет», — насмешливо сказал внутренний голос. Костя нахмурился и задумчиво потер щеку. Действительно, на что он рассчитывал? Она же только что выгнала его!
И, вытащив смартфон, он набрал номер Майи.
Глава 18
Не прошло и получаса, как примчались Серебрянская и Олег, забрали полусонную от успокоительного Леру. «Спасибо, что позвонил, — шепнула на прощание Майя. — Я позабочусь. Займу ее так, что некогда будет думать о всяких глупостях...» Провожая взглядом троицу: двух девушек с белыми тростями, и ведущего их телохранителя, который тащил на плече сумку с вещами Леры, Костя тоскливо думал: «Когда я теперь ее увижу? И увижу ли вообще?»
Он прошел в палату, непривычно пустую без Леры. Черное пианино безмолвно стояло в углу, но ему показалось, что его блестящая поверхность потускнела, как взгляд брошеного животного. И, проходя мимо него к окну, Костя невольно провел ладонью по гладкой поверхности: не грусти, мол, она тебя заберет.