Когда пришло время, родители хотели поехать вместе с ней, но Лера отказалась: слишком тягостно было ощущать их волнение вдобавок к своему. И дядя Вася шикал на них в коридоре: мол, дома сидите, нечего... Приехав в ДК, он и Лера засели в гримерке, дожидаясь, когда позвонит вахтер. Лера массировала руки, ставшие вдруг чужими, замерзшими, а дядя Вася курил не переставая. Тоже нервничал: слишком долго терся до этого в культуре, слишком часто слышал истории о сгоревших звездах, и для племянницы такой участи не хотел. Потому и колебался, прежде чем вывести ее на сцену. Но всё-таки вывел — потому что любовь была сильнее страха.
А потом, пока Лера разговаривала в гримерке с Шерманом, дядя стоял под дверью, маясь неведением. И — она знала — притаптывал уже не первый окурок, когда меценат сказал ему, чтобы зашел, посмотрел бумаги. Дядя долго шелестел страницами, прочитал договор несколько раз. А потом, направляя Лерину кисть с зажатой в пальцах шариковой ручкой, с явным облегчением приговаривал:
— Порядок, племяша. Как говорили у нас во Львове, все рады, все смеются.
Подписав бумаги, она устало откинулась на спинку кресла, ощущая, что больше нет сил ни на что. Услышала, как Шерман сложил документы в папку, юзнул застежкой-молнией. И сказал с тревогой:
— Поднимай ребенка, братец... Переволновалась девочка.
И дядя засуетился, вконец растеряв свой скепсис. Сто раз извинившись, попросил Шермана выйти, чтобы Лера смогла переодеться («как говорили у нас во Львове, в женской раздевалке только поп за попадью сойдет»). Помог Лере справиться с застежками концертного платья, а потом принялся звонить ее родителям, да только трубку никто не брал. А меценат спокойно дождался их в коридоре, хоть место было совсем не статусным. И всё подбадривал Леру, пока шли к машине: ничего, мол, голуба, даст бог — последние деньки за ручку ходишь...
Сейчас, сидя в его машине, на всех парах несущейся к Москве, Лера никак не могла поверить, что всё закончилось. Что больше не нужно бояться и думать о том, где достать денег. Что вскоре она сможет выбросить ненавистную трость. И с работой всё решилось так неожиданно — ведь в театре Виктора Пряниша можно сделать блестящую карьеру.
«Вполне себе порядочный человек этот Шерман, — виновато думала она, прикрыв глаза. — Ну почему я отнеслась к нему с таким недоверием? Наверное, из-за болезни стала мнительной, и всё больше боюсь людей».
Но внутри свербело, жгло беспокойство. Всё слишком хорошо, слишком удачно складывалось. И слишком быстро. А это настораживало.
Глава 3 (начало)
В холле «Велнес клиник» сочно пахло имбирем и цукатами, сквозь аромат которых тянул щупальца мерзкий хлорный запах. Сонным шмелем, разминающим крылья, гудел кондиционер. Низкие каблучки и белая трость Валерии стучали по мраморному полу звонко, будто холл был огромным и почти пустым. Слоновья поступь Шермана вторила ее шагам. А потом им навстречу вышел третий человек.
— Добрый день, Савва Аркадьевич, Валерия, — похоже, голос принадлежал мужчине средних лет — уверенному в себе, привыкшему подчинять. Он подошел ближе, так, что до Леры донесся странноватый аромат: брутально-мускусный, с ноткой сандала, к которому почему-то примешивался запах детского мыла.
— Илья Петрович, дружище, рад видеть! — развязно ответил Шерман. — Вот она, наша будущая звезда. Если хорошо поработаешь, она будет тебе по гроб жизни благодарна. Ну и я отблагодарю, не вопрос.
Лера смущенно поздоровалась. «Будущая звезда»! Пока что это громкие слова. Сможет ли она оправдать их? Да, она хорошо играет, но каков уровень требований в театре Пряниша? Сомнения жгли ее, мешали думать о хорошем. Что, если операция не поможет вернуть зрение? Как поведет себя Шерман, который вкладывает в нее полмиллиона? Для него это незначительная сумма, но всё же — так рисковать деньгами… Впрочем, он говорил, что Илья Петрович Торопов, владелец этой клиники — опытный офтальмолог. И будет оперировать сам. А значит, шансы выше.