Майя подвинулась ближе, и Лера ощутила, как волосы скрипачки мягко коснулись ее щеки, наполнив воздух тем же тонким цветочным ароматом, что витал по больничной палате в день, когда Майя с Олегом пришли к ней в первый раз. Опустевшая коробка стала почти невесомой. А потом возникла, будто из ниоткуда, радостная, легкая мелодия — сложносочиненная трель пастушьей свирели.
— Та-ак, включился, — удовлетворенно протянула Майя. — Люся, привет!
— Привет, — ответил женский голос.
Вздрогнув от неожиданности, Лера удивленно подняла брови. Странно было слышать из планшета слова, казавшиеся осознанными. И голос был не механическим, какие порой бывают у компьютерных программ в кино или в радиопостановках. Обыкновенный человеческий голос. Разве что чуть бесцветный, слишком ровный для человека.
— Люся, какая сегодня погода? — спросила Серебрянская
— Плюс двадцать пять, — всё так же без эмоций ответила та. — Солнечно, слабый ветер, ночью возможен дождь.
— Люсь, а куда можно сегодня сходить в Москве?
— В музее Пушкина тематическая выставка, в Лужниках концерт группы «Сикретс», в кинотеатрах идет фильм «Абсолютная скорость»... — принялась перечислять программа.
— Где сегодня распродажи? Какая маршрутка идет до ЦУМа? Что вышло в книжных новинках? — Майя пыталась засыпать планшет вопросами, и получала ответ на каждый. Потом принялась отдавать распоряжения: — Люсь, запиши меня на уроки английского и к стоматологу. Купи мне парочку купонов в Баркман, закажи пиццу с доставкой, подбери тур в Египет...
— И сгоняй туда вместо меня, — пробасил телохранитель.
Лера не сдержалась, прыснула. А Серебрянская мстительно ответила:
— Знаешь что, Люся? Отправь-ка сообщение абоненту Олег. «Граф, удалитесь за хорошими манерами». И злобный смайлик в конце.
— Вот она, жизнь в сети! — хмыкнул телохранитель. — Рядом ведь сидим! Просто сказать нельзя? Олежек, мол, дорогой, пошел ты в баню.
— Это было бы крайне некорректно, — заявила Майя. И вкрадчиво спросила: — Но в бане, наверное, не так уж плохо? Пиво, веничек...
— Всё, всё, ухожу, — примирительно сказал телохранитель. И добавил с намеком: — Пойду посплю. Вдруг ночью опять кто-нибудь сбежит.
Когда за ним закрылась дверь, Серебрянская сказала, отодвигаясь в сторону:
— Ложись, так же удобнее. Диван у нас большой, места хватит... Хотя нет, подожди! — она вскочила, потянув Леру за руку. — Покажу тебе еще одну программку. Возьми планшет. Та-а-ак... Теперь иди. Держи его перед собой — и иди.
Лера сделала пару шагов, с любопытством ожидая, что будет дальше.
— Осторожно, препятствие, — предупредил мужской голос. — Расстояние метр сорок, высота больше двух метров. Предположительно шкаф. Осторожно, стекло.
— Ничего себе! — выдохнула Лера. — Он видит вместо меня!
— А то! Еще походи.
Лера развернулась, пошла обратно к дивану.
— Впереди препятствие, расстояние метр двадцать, высота семьдесят сантиметров. Предположительно журнальный столик. Сверните направо.
Лера послушалась и спокойно обогнула невидимый предмет.
— Удобная штука, да? Можешь спокойно гулять, где хочешь, не боясь расшибить лоб. Или по комнате ходить. Он всегда подскажет, что где стоит, — помолчав, Майя добавила: — Правда, формулировки одни и те же. Надоедают. Ну а так хорошее приложение, несмотря на занудство.
— Просто замечательное! — с чувством сказала Лера. Ощущения и вправду были такими, будто она стала видеть эти предметы: шкаф, столик... да что там — всю комнату! Из темноты вдруг выступило то, что пряталось там, как опасный враг: твердое, угловатое, застекленное, способное больно ударить, порезать, ткнуть металлической ручкой. Проявилось — и перестало быть угрозой.
Краешком сознания Лера понимала: это ви́дение — всего лишь игра разума, долг памяти, вобравшей в себя миллионы образов за то время, пока глаза были в порядке. У тех, кого слепота накрыла темным колпаком еще в раннем детстве, такого не случилось бы. При слове шкаф они могли лишь представить некую плоскость, уходящую под потолок: её ощупываешь параллельно стене, тогда как стол – параллельно полу. Всё с углами, всё — одинаково гладкое, бесцветное, и неожиданно вырастающее на пути.
Ей, успевшей пожить и повидать, повезло больше. Ее память оказалась запасливой. Воображение — сильным. Теперь они помогали ей. И мир вдруг перестал быть плоским.
Там, в прошлой жизни, когда она еще видела, органы чувств делали его гармоничным. Звуки влетали в уши, кожа ощущала тепло и прохладу, пальцы – мягкость или твердость предметов, но именно зрение превращало мир в настоящую панораму. Слыша речь, она видела человека, его глаза и выражение лица. Слыша звук радио — видела его цвет, форму, и в какую сторону направлена антенна. Чувствуя сквознячок, видела мурашки на своей коже, вздыбившиеся волоски на руках, открытую форточку, затянутую марлей, весь угол которой был в дырках — синицы таскали нитки на гнезда. Трогая книгу, флакон шампуня, плюшевого зайца, она не просто ощущала, жестко или мягко под пальцами, гладко или ворсисто. Она видела форму и цвет, сразу знала, с какой стороны крышка, и что написано, и какой рисунок на этикетке, и даже зеленый полуободранный ценник имел значение — показывал, где и за сколько это купили.