Какофон не ответил, лишь виновато потупился, но губы скривил обиженно — мол, я же стараюсь всё исправить. Это действительно было так, вину он заглаживал, как мог. А о его словах про Любашу и Майю, о его намеках на то, что он называл «грязной историей», Шерман старался забыть. Вот и сейчас поспешил перевести тему.
— Как в театре? Новые контракты есть?
— А как же! Я ведь работаю в три погибели! Спину гну над своим столом, горба не разгибая! — Какофон замахал руками, будто оркестром дирижировал. — Всё бумажки, бумажки... Менеджеры бестолковые, всё проверять приходится. А еще гастрольный тур готовлю, новый, по Эмиратам. Арабы Серебрянскую заказали.
Шерман поморщился.
— Условия нормальные? — буркнул он.
— Будто она поедет в плохие! Что ты, приму нашу не знаешь? — взвился Какофоша. И, залпом выпив свой виски, добавил с укором: — Разбаловал ты ее, Савва. Ох, чую я, это добром не кончится! Не по лошади, как говорится, корм!
Шерман подтянул к себе свой бокал, плеснул воды из зеленоватой стеклянной бутылки. Пряниш уселся напротив, громыхнул ящиком стола. Извлек из него черный футляр, а из нее — пилочку для ногтей. Взмахнул ей, не переставая жаловаться:
— Она вытворяет, что хочет! Позавчера в филармонии вообще повела себя безобразно!
— Как это?
— Мы присели в переднем ряду, нам по рангу было положено, как почетным гостям. А она взяла и закинула ногу на ногу! Все культурно музыку слушают: спины прямые, колени вместе... а она выпендрилась!
Шерман вздохнул. Ну глупости же! Весь этот протокол, все эти условности — кому они нужны? Времена давно изменились.
— ...я говорю в антракте: не вставай, пусть к тебе за автографами подходят, и нечего тебе тереться с простыми людьми, — жаловался Пряниш. — Знаменитость же, должна понимать! А она и слушать не стала. Мне жарко, говорит. Отсидела, говорит, себе всё. И ускакала со своим Олегом!
Прянишское «а она!..» могло быть бесконечным.
— Витя, дорогой, ты мне душу выел и мозг высосал, — с чувством сказал Шерман. — Я всего лишь утомленный жизнью продюсер, мне не нужны такие подробности. Да и шут с ней, пусть сидит, как хочет...
— Савва, нет! Это позор! И ладно бы себя — она меня позорит! Прими меры! — потребовал Пряниш. И добавил презрительно: — Эта мамзель плохо воспитана... Настоящая Медуза Горгона!
Логика Пряниша, когда он начинал ссылаться на мифы, была абсолютно непостижимой. Поэтому Савва не стал ничего уточнять, а просто закатил глаза и застонал:
— Господи, за что мне всё это?! Ну почему я не остался работать на стройке? Какого черта влез во все эти концерты, филармонии, шоу? И почему там, где культура – всегда интриги и истерики?!
Пряниш молчал, глядя в сторону. Ногти пилил, губы кусал обиженно, как баба. Чувствуя, что лицо горит, Савва сделал ладонь ковшиком и плеснул в нее воды из стакана. С наслаждением протер шею, легонько похлопал мокрой рукой по щекам и лбу. Стало чуть легче.
— И всё-таки я прошу принять меры, — не глядя на него, сказал Пряниш. — Для ее же пользы. А то окончательно зазвездится. И что ты делать с ней будешь? Я вот уже не справляюсь!
Шерман тяжело вздохнул. В то, что у Майи начнется звездная болезнь, как-то не верилось. За десять лет на большой сцене она давно могла бы ее заработать.
— Вить, ты меня извини, но по-моему это ты слегка зазвездился, — мягко сказал он. — И с Майкой у вас конфликты из-за того, что ты сам ее провоцировал. Вспомни, изначально она же тебя слушалась. Но ты зачем-то всё туже гайки закручивал. И что? Перекрутил!
— Я ее начальник! А она смеется мне в лицо! Мне эти смехухушечки ее знаешь где?.. — ощетинился Пряниш. — Как будто мало надо мной в жизни смеялись! Вот помню, лет десять мне было, работал на почте, сумку таскал тяжеленную по всему городу — раньше ж семьи не было, чтобы газет-журналов не выписывали! И адреса сначала подписать надо было, улица, дом-квартира... Так начальница моя смотрела, как я пишу, и на всё отделение хохотала. Да зачитывала еще мои ошибки! «Улеца Зои Комзодеминской! Переулок энтуазистов!» — передразнил он. — Да, не успел грамоте обучиться. Но почту таскал исправно! А она меня за те копейки, что на почте платили, полным дураком выставляла.
Он вскочил, снова налил себе виски и опрокинул в рот. Вытер губы ладонью.
— Или потом, когда плотником при поварском училище устроился. Понравилась там одна, так я ей от души — стих! А она? Высмеяла перед всеми, что рифма слабая, и что ошибся там... написал «глаза кораллового цвета». Я ж не знал, что кораллы розовые!