Расчувствовавшись, он хлюпнул носом. Сказал с обидой и злостью:
— Я, понимаешь, расту, в люди выбиваюсь, всё сам, всё сам... Но всегда найдется тот, кто на смех поднимет. А я знаешь, как боюсь этого смеха, Савва? Он же как кипятком ошпаривает!
На него было жалко смотреть.
— Ну ладно, успокойся, понимаю я всё... — отвел глаза Шерман. — Что ты предлагаешь по поводу Майи?
— А пусть дуэтом выступает с этой новенькой, Лерой. Чтобы поняла — не на одну нее народ идет. Кстати, у Краузе неплохая техника.
— Техника! — хмыкнул Шерман. — Да у нее талант!
— И слепая она. У меня уже заявки на нее попёрли. Вот буду их вдвоем предлагать. Заработаем хорошо, как и думали, — мечтательно сказал Какофон.
«Да, действительно, мы думали об этом. А деньги сейчас нужны как никогда», — вспомнил Шерман.
И чувство вины подкатило к горлу.
Глава 22 (окончание)
Он вышел из офиса только вечером, когда удалось разгрести все дела. Какофоша отбыл в аэропорт часом раньше — дел в Москве было много. И Шерман был даже рад этому. После той неуклюжей попытки шантажа и обмана с деньгами ему хотелось свести общение с Прянишем только к делам.
Жара спала, и непривычная для июля прохлада висела в воздухе. Из-за наползающего на город тумана луна казалась мохнатой, как желтый помпон. Пустая пешеходная дорожка стелилась мимо застывших фонарей. Хмурый от усталости, Шерман побрел по ней, держа в одной руке небольшой портфель с документами. На пальцах другой руки, переброшенный через плечо, висел пиджак, в кармане которого лежал свернутый галстук. «Любаша бы меня прибила», — подумал он. И мысль о жене еще больше испортила настроение.
Перед глазами опять встал тот, черноволосый, и его рука на Любашином бедре. И торжествующий взгляд жены: что, мол, съел?.. Мол, интересую еще мужчин, а ты как думал?
Под кожей зазмеилась злость, рассерженно зашипела внутри, и он прошептал ей в унисон: «С-с-сука без-з-змоз-з-глая». Но тут же устыдился своих слов. Не надо бы так, всё же четверть века вместе.
«Она тоже не должна была так со мной! — сказал он себе. — Мужика привела, надо же! И прямо домой, ну ни стыда же, ни совести!»
...Даже вспоминать тот день было обидно. Любаша, глядя, как он, багровый от злости, пытается запихать букет черноволосого в мусорное ведро, кричала ему:
— Думаешь, жена твоя давно в тираж вышла? Не-ет, дорогой, совсем даже нет! Да я тут, если хочешь знать, нарасхват. И всегда была нарасхват! Всем была нужна — и только родной муж морду воротил! А я нормальной жизни хотела, всего лишь нормальной, не райской! Хотела, чтоб меня любили, и чтоб с мужчиной в одной кровати спать, а не в разных странах!
— Ты ж сама предложила так жить! — удивленно всплеснул руками Савва. — Мы ж лаялись, как собаки. Ты думала, если реже видеться, лучше будет.
— Думала... Передумала! — гаркнула она, и принялась нервно дергать молнию на платье.
— А я-то почему об этом последним узнаю?
— А тебе будто интересно!
Пресловутая женская логика всегда сбивала его с толку. Шерман завел глаза к потолку, сказал, подходя к Любаше:
— Ну конечно, интересно, душа моя! Я же должен хотя бы знать... Дай помогу, — она послушно отпустила язычок молнии, и Савва легко расстегнул ее. Любаша тут же отскочила в сторону, словно боялась, что он увидит ее обнаженной. Посуда на шкафу зазвенела, закачалась высокая узкая вазочка, стоявшая на средней полке, и Любаша испуганно схватила ее, чтобы удержать. Хмыкнув, он отвернулся:
— Хоть сказала бы, что тебя не устраивает наша жизнь! Я считал, что всё наоборот.
— Просто тебе это выгодно — так считать! — ответила она из-за его спины, шурша платьем. Босые ноги прошлепали в комнату, и уже оттуда донеслось: — Я думала, ты скучать по мне начнешь. Приезжать будешь чаще. Звонить хотя бы. И не раз в неделю! И что сойдемся потом, второй медовый месяц будет... А ты...
— А что я? — вскипел он, и, круто развернувшись, вошел в гостиную. — Это не я привел в дом мужика, заметь! Скажи мне прямо: вы любовники?
Любаша, затягивающая, поясок черного халата, расшитого китайскими иероглифами, хлестнула его ненавидящим взглядом.
— Пока нет, — она гневно вздернула подбородок, но в этом движении было и плохо скрытое кокетство. — Он всего лишь один из претендентов.
— О как! — еще больше разозлился Шерман.
— Да, так! — она будто специально дразнила его. — А тебе-то что? Ты ж меня не любишь! Давно уже. Думаешь, я не чувствую?
В этом вопросе звучала обида, давняя, любовно выношенная обида, замешанная на жалости к себе и сдобренная показным страданием. Его жена всегда любила вот так пострадать. Мол, видишь, как мне плохо? Это из-за тебя! Быстро перестань так делать, и тогда мне будет хорошо! «Но как — так? Что перестать?» — всегда думал он, и всегда просто отворачивался в такие моменты. А теперь вот, как ни был зол, заставил себя смотреть и слушать. Вдруг понял, что под этой показухой живет настоящая боль. «Думаешь, я не чувствую?» — таким был ее последний вопрос, на который она сейчас ждала ответа. Да и не вопрос это был, в сущности, а извечная женская просьба: «Скажи, что любишь! Пусть я ошибусь, и этот ужас закончится!»