— Значит, всё-таки он... — хмыкнул главврач. И широко повел рукой, приглашая, сказал нарочито елейным голосом: — Садитесь, Константин Александрович! Располагайтесь. Вы же устали, наверное? По чужим балконам лазить — тот еще труд! А ты иди, спасибо за бдительность.
Это уже было — мальчишке. Костя смотрел, как Торопов достает кошелек, бросает на стол тысячную купюру. Мысли вдруг стали медленными и вязкими, было понятно, что всё как-то открылось, и совершенно невозможным делом казался выход из этой ситуации. И он стоял столбом. Смотрел, как мальчишка сцапал купюру, сунул в карман толстовки и попросил:
— Флешку отдайте.
— Возьми! — Торопов резво выдернул ее из ноутбука и, не глядя, сунул пацану. Низко наклонив голову, снова уставился в экран компьютера, явно дожидаясь не только ухода мальчишки, но и растерянных извинений Радонева. А Костя смотрел на него сверху вниз, на это острое лицо, клином уходящее в узел галстука, на седой ежик поредевших волос, сквозь которые просвечивала розово-белая, как у крысы, кожа. И ощущал, как откуда-то изнутри поднимается накопленная за всё это время злость, ледяная, как равнодушие. А вместе со злостью пришла уверенность. И он спокойно отодвинул стул, уселся, закинув ногу на ногу, и перестал прятать взгляд.
Хлопнула дверь за мальчишкой, главврач поднял голову и уставился на Костю. Выражение его лица было непроницаемым, лишь угол рта чуть дернулся, выдавая нервозность. Глаза были скрыты за очками.
— Кино вам покажу, — сказал он. — Только не знаю, что за жанр. То ли детектив, то ли презентационный ролик кандидата не премию Дарвина[1]. Может, вы мне скажете?
Он шлепнул по клавиатуре и развернул ноутбук.
Изображение было серым, слегка размытым, и дергалось — снимали явно с рук. Здание за дорогой, залитой светом фонарей, приблизилось. И стало видно, как на балконе висит человек в светлой одежде. Преодолевает два этажа, спрыгивает на землю, и, прихрамывая, идет к дороге. И уже можно различить не только фигуру, но и лицо. А еще — белый сверток в руках.
— Хватит! — сказал Радонев.
Главврач шумно втянул воздух носом, скрестил руки на груди. Откинулся в кресле, нервно постукивая пальцами по плечу. С фотографий за его спиной презрительно взирали персоны.
Костя молчал.
— Ну же, объяснитесь! — потребовал Торопов, первым не выдержав тишины.
— А что говорить? Забыл нужную вещь, слазил за ней, вернулся, — медленно сказал Радонев.
— Где именно и что именно забыли, простите мое любопытство? — ехидство в голосе главврача было даже сильнее злости.
— На третьем этаже. Барсетку с кошельком и правами забыл, когда на балкон покурить выходил, — невозмутимо ответил Костя.
— Там же кабинеты физиотерапии. Вы ходите туда курить? — обескуражено уточнил Торопов.
— Ага. Хожу.
Мальчишка поздно включил видеосъемку, и чувствовалось: Торопов не знает, что Костя был на четвертом. Но главврач не дурак, просто пока что не успел хорошенько обдумать произошедшее. Если догадается, может позвонить охране и потребовать видеозапись с камеры, установленной в коридоре административного этажа. И вот тогда правда выйдет наружу. А что будет потом?.. Как минимум, увольнение. А это очень, очень некстати. Потому что если Торопов его уволит, уже не будет возможности понять, что за дела он проворачивает в клинике.
— Извините, больше этого не повторится, — сказал Костя.
Главврач нервно хмыкнул, потер переносицу. Очки, подпрыгнув на горбинке носа, холодно блеснули.
— Вы соображаете вообще, что творите? В вас, Радонев, ген обезьяны проснулся? Хороша клиника, врачи которой лазят по балконам, как животные!
— Я понимаю, что не прав. Простите. Это был первый и последний раз.
Умолять Торопова было противно, и Костя отвел глаза. Но он должен был переступить через себя. Ради пациентов, которым, возможно, грозит смерть. Ради Леры, в конце концов! С ее историей тоже ведь тоже не до конца всё ясно...
— Знаете, интерн, что я давно хочу вам сказать? — устало спросил Торопов. — Надо было сделать это раньше, не ждать, пока вы выкинете очередной фортель. Ну, так исправляюсь, говорю сейчас: вы уволены! Что смотрите?! Выметайтесь из моей клиники! Прямо сейчас. Я надеюсь, мне не придется вызывать охрану?
Это был удар. Точный и обидный, как пощечина. Костя приоткрыл рот, подыскивая слова. Но, взглянув на Торопова, понял: тот уже всё решил. Бесполезно просить о чем-то. Дело ведь не в проступке. И не в аргументах, не в словах раскаяния. Дело в личной неприязни, которая за это время разбухла, как тесто — а сейчас перелилась через край.