— У меня есть фунт! — громко сказал я. Пусть не думают, что я дурачок какой — с виду вроде нормальный, а в башке не все дома.
В мужском душе пахло совсем не так, как в женском. Да и вообще все здесь было по-другому. Больше взрослых. Меньше разговоров. И немного страшно. И все стараются не смотреть друг на друга. А в женском, куда мы раньше ходили с мамой, глазеть на кого-то просто некогда было. Мама то и дело нас подгоняла, а мы с Дэном лупили друг друга по задницам полотенцами.
Я выскочил из душа. Барабаны здесь грохотали еще громче. Через ванну для ног я перепрыгнул сразу на скользкую кромку. Глянул на часы — оставалось десять минут, нужно торопиться. Десять раз туда и обратно. Больше не успею.
— Эй, фы! Не стояйть на край пассейна, — прорычал бугай немец, спасатель в бассейне.
Тоже мне! Раскомандовался. Нельзя уж и гусиным шажком пройтись? Где это написано, герр Прик?
— Эй, фы, там. Фы принимает туш?
— Конечно.
Если честно, я только как следует послюнил волосы.
— Принимайт снофа, пошалуйст.
Ненавижу этот душ. Вода хлещет или ледяная, или настоящий кипяток.
Осталось лишь семь минут. Ничего, не страшно. Главное ведь желание. Но бегать я больше не буду. И даже семенить по краю не буду.
Я спускаюсь в воду.
Уф, какой класс — пустить струю в холодную воду. Что, поймали вы меня, герр Прик?
Я думаю о маме и плыву вперед, разрезая светло-голубую гладь. Я человек-торпеда. Я скольжу вдоль края бассейна, а наверху стучат барабаны и отдаются в ушах глухими ударами из-за воды.
Каждый год эти барабаны были символом маминого дня рождения и символом карнавала.
Когда за несколько дней до праздника барабанщики начинали свои репетиции, это значило, что нам с папой и Дэниэлом нужно идти в магазин выбирать маме подарок. Это также значило, что мы втроем, купив подарок, будем сидеть в парке, жевать бутерброды с беконом и вести настоящий мужской разговор.
Однажды ночью после маминого дня рождения я проснулся от боя барабанов. Пахло дымом. Я помчался вниз. Наверное, в доме пожар. Надо разбудить всех, вывести на улицу, вызвать пожарную команду. В то время у нас в семье еще не было пожарника. Спустившись в гостиную, я увидел, что мама и Джоан лежат на диване, обнявшись, и смеются. И глаза у них красные. На столике рядом с диваном — красное вино и шоколад. И смешная сигарета. Одна. Они, наверное, курили по очереди.
— Нет, Гарри, нет, милый, нет, родной. В доме нет пожара.
— Иди к нам, Гарри. Ложись в серединку, милый мой сыночек.
Голоса у них тихие и немного охрипшие. И они, не переставая, смеются.
Есть! Я уже у стены с мозаичными морскими змеями и русалками. Я сумел. Я справился. Проплыл весь бассейн под водой! Личный рекорд. Для мамы. Только для мамы. Я выныриваю, хватаю ртом воздух. Барабаны оглушают.
Но это еще не все. Я скрещиваю руки на груди, прижимаю локти к телу. Подбородок к груди. Погружаюсь.
вниз
вниз
вниз
на дно.
Касаюсь ногами дна бассейна. Никогда не думал, что это возможно. Желтые лучи света пляшут вокруг. Вода так приятно давит на уши. Я зажмуриваюсь. Открывается какой-то люк. Меня тащит вниз, вниз, вниз. Интересно, как долго я буду тонуть? Надеюсь, мне не будет больно.
В прошлом году мы были здесь с папой. Помню, Дэн стоял на краю бассейна, проверяя, не видит ли нас герр Прик.
Плюх! Брызги обдали меня с ног до головы.
Папа не в курсе, что такие прыжки здесь запрещены.
— Молодчина, Дэниэл. У тебя здорово получилось, — похвалил он Дэна и помог ему выбраться.
Дэн стащил свои надувные нарукавники.
Плюх. Буль-буль-буль.
Папа ничего не заметил. Он вообще часто бывает рассеянным.
— Пап, Дэн утонул.
— Да, да, сынок, хорошо.
— Пап, пап, пап, ты слышишь? Дэн утонул. Он еще не всплыл.
— Что?
Папа вытащил Дэниэла.
Дэн был весь бледный. Ему было плохо, его тошнило.
Папа тоже был бледным. Ему было страшно.
Видите, какой у меня папа молодец. Раз — и готово.
Не так-то просто утонуть, как вы думаете. Герр Прик все испортит, вытащит, сделает искусственное дыхание на глазах у всех.
Я взмахнул руками, открыл глаза. Вверх, вверх, вверх, к свету, к воздуху.
Две огромные руки схватили меня. Широкое лицо оказалось совсем рядом.
— Йа полше не повторяйт. Фремя фышло. Фон ис пасейн.
— Но на часах… Еще ведь куча времени!
Он стучит пальцем по своим часам, вроде тех, которыми ныряльщики пользуются на глубине в десять тысяч метров.
— Фот мой фремя. И он гофорийт — фон!
Нацист чертов.
Я поплелся в раздевалку, где уже толпились эти самые, инвалиды. Я отводил глаза, но все-таки косился на них. По крайней мере, у меня руки-ноги на месте и мозги в порядке.