Полицейский записал имя той женщины, с велосипедом. Улыбка сразу сошла с ее лица.
Мама закрыла глаза и замерла.
Игроки, лавируя между столиками, направились к выходу. Проигравший открыл калитку, ткнул брата в бок, что-то сказал ему. Оба они рассмеялись. А я сидел и гадал, колотил ли когда-нибудь старший из них младшего головой об стенку ванной? Ну, когда они были маленькими?
18
Я открыл дверь и увидел Дэниэла.
— Сласти или страсти?! — крикнул он.
Дэниэл. В своей старой маске Человека-паука. Взял и вынырнул неизвестно откуда!
Я открыл рот, но не мог произнести ни слова. Сердце бешено колотилось.
Он попятился.
— Сласти или страсти?
Какой это Дэниэл? Ни капельки не похож.
Я захлопнул дверь.
Ну и дурак же я. Да у половины малышей такие маски.
Из груди сам собой вырвался вой дикого зверя, угодившего лапой в капкан.
В дверь застучали.
Приятный звук. Я и сам добавил, со своей стороны двери. Так быстрее уйдет эта боль. Боль, от которой я не могу больше дышать, ходить в туалет, думать. Боль, которая проела в моем сердце огромную дыру. И эту дыру может заполнить только Дэниэл, если вернется.
Мы не отмечали Хэллоуин в этом году. Не гуляли по улицам. Не любовались фейерверком.
— Все будет по-другому, — бесконечно твердила мама.
Только вот все оставалось как прежде. Мы были все так же несчастны.
Я старел, будто вместо месяцев проходили годы.
Оказалось, что раньше все было не так уж плохо. Зато теперь… хуже не бывает.
Все лето изображал из себя суперагента.
Идиот. Беззаботный идиот.
Теперь-то я знал. Я ни на что не гожусь. Я ничего не могу.
В декабре умерла папина мама.
Вот тогда все действительно изменилось.
Последний раз я видел ее тем жарким летом, когда Дэн был еще совсем малышом, а дедушка уже умер. Мы целый день туда добирались. Вечность торчали в пробке. Мы с Дэном корчили рожи злющим водителям, которые повыскакивали из машин и изнывали от жары.
— А, Сидней, крошка! — Стоило мне войти, как бабушка набросилась на меня и засюсюкала, брызгая слюнями. — Ты всегда был таким красавчиком.
Она стиснула мое лицо холодными костлявыми пальцами. Я еле увернулся от ее поцелуев.
— Я Гарри!
Сиднеем звали дедушку.
Бабушка притянула меня назад.
— Ты тоже красавчик, Гарри.
Она опять принялась меня обцеловывать. А я все никак не мог понять, что за коричневые пятна у нее на коже.
Неужели грязь?
Как только мне удалось вырваться, я побежал в ванную, чтобы умыться. В кувшинчике на полочке возле раковины тоскливо поникли маргаритки. Шесть штук. Воняло хлоркой, вроде тут недавно чистили, но все равно было жутко грязно. Я вытерся туалетной бумагой — от полотенец несло черт знает чем.
В гостиной стояло пекло, как в Марокко. Дэниэл ерзал и плакал за столом. Под спину ему подсунули целую гору подушек. Мама оттянула ворот его свитера и дула ему на грудь.
— Ему слишком жарко.
Бабушка притащила еще подушек. Дэн закашлялся.
— Ну, Дедра, так лучше?
— Пэт, — поправила мама.
— Нет? На тебя не угодишь, милочка, как я погляжу.
— Нет, нет, спасибо. Вы меня не поняли, я просто сказала, что меня зовут Пет.
— Я еще не вышла из ума, Дедра, что бы вы там ни думали. Смотрите!
Бабушка отступила назад, подняла руки вверх, резко их опустила и коснулась пола. Лицо у нее побагровело. Так, с опущенной головой, она проговорила:
— Между прочим, у меня все зубы свои.
«Да помоги же ты мне!» — прокричали мамины глаза молчаливому беспомощному папе, грустно стоящему в другом углу комнаты.
Папа стер пот с лица.
— Мам, давай выключим камин.
Огонь в газовом камине разошелся вовсю. А на улице бегали мальчишки в плавках и поливали друг друга из пластмассовых ведер.
Бабушка выпрямилась, одернула жакетик, сказала:
— Ну, знаешь, Доминик, меня, конечно, по-разному обзывали, но так…
— Камин, мам! Я говорю, давай выключим камин! — крикнул папа.
— Ах, камин? Так бы сразу и сказал. Нет, милый, я не позволю вам экономить. Что Дедра обо мне подумает?
— Пэт, — прокричал папа.
— Что нет, милый? — крикнула бабушка в ответ.
— Пэт, мама, Пэт! Ничего плохого Пэт не подумает. Ты путаешь ее с Дедрой, женой Кевина.
— Какого Кевина, сынок?
— Кузена Кевина.
— Ах, вот как. Жена этого Кевина постоянно называет меня лгуньей.
— Мама, никто не говорит, что ты лгунья.