— Суки! — потом бросает взгляд на брата, произносит чуть громче, чтобы он точно его услышал: — Больше никаких разговоров. Гаю я уже позвонил, сегодня же…
Коул не успевает договорить, дверь в комнату Евы открывается, на пороге замирает Хлоя. У неё глаза покрасневшие, заплаканные, но говорить она старается, не выдавая своего растрёпанного состояния:
— Ева, я… — и вздох судорожный, потому что при одном взгляде на дочь слёзы так и рвутся наружу, но невероятным усилием воли она их сдерживает. — Мне на смену пора. Риту я с собой заберу, уложу её спать в ординаторской. Мальчики, — переводит взгляд на Кайла, потом на Коула, — вы же останетесь?
Но братья не успевают ответить. Ева поднимает голову, говорит тихо, но решительно:
— Всё нормально, мам. Не надо Риту на работу тащить, она там нормально не выспится. Я её покормлю ужином и уложу.
— Простите нас, мисс Миллер, — Коул подаёт голос, как только понимает, что Ева сказала всё, что хотела.
— Да за что? — удивлённо спрашивает Хлоя.
— Не уберегли, — глухо отвечает он, вновь в плохо сдерживаемой ярости сжимая кулаки.
— От всего не убережёшь, Коул, — горько усмехнувшись, качает головой Хлоя.
И она уже собирается выйти, как слышит вслед:
— Подождите меня, я вас провожу.
Коул ждёт, чтобы мисс Миллер вышла. Он зол, и зол прежде всего на себя, потому что из-за его беспечности пострадала Ева, потому что мисс Миллер выглядит так, словно разом постарела на несколько лет. А Коул не хочет, чтобы дорогие ему люди страдали из-за него. Ева ему уже как сестра, а мисс Миллер… нет, он её никогда даже мысленно матерью не называет, потому что мать у него есть, пусть и непутёвая, пусть чаще раздающая подзатыльники и ругательства, чем дарящая материнскую ласку, но есть. Но и мама Евы для него уже давно не чужая: она приняла их с Кайлом, как родных, когда поняла, что они стали для Евы настоящими друзьями. Она не раз и не два обрабатывала их «боевые ранения», ласково ругая за вспыльчивый нрав. В её квартире всегда можно переночевать и поесть, когда родная мать уходит в очередной загул. Если Коул к своим шестнадцати и не растерял окончательно веру в этот дерьмовый мир и в людей, которые его населяют, то, наверное, только благодаря Еве и её матери.
Коул подходит к Еве, опускается на корточки перед диваном, осторожно берёт её правую ладонь в свои руки. Он поглаживает её пальцы: длинные и изящные, и такие нежные… Коул любит смотреть за тем, как Ева играет на фортепиано. Каждый раз, словно заворожённый, он наблюдает, как её пальцы порхают по клавишам, извлекая из них какую-то невероятно прекрасную музыку. И ему почти физически больно видеть левый мизинец, «закованный» в специальный фиксатор, чтобы сломанная косточка срослась правильно. Доктор обещал Еве, что после реабилитации она сможет играть как прежде. И она сможет, Коул знает, что мисс Миллер отдала почти все сбережения на лечение в хорошей клинике. И если не хватит, они с Кайлом найдут ещё денег. А пока…
— Ничего, медовая. Нас ебут, а мы крепчаем, — произносит Коул свою коронную фразу. И уточняет: — Сколько пальцев ему сломать?
— Все, — Ева смотрит в глаза Коулу и ещё раз повторяет, — все, и на ногах тоже.
— Будет сделано, медовая, — Коул расплывается в широкой улыбке, вот только в глазах лёд.
И Ева заранее не завидует «Шакалам». И в глубине души она на мгновение ужасается собственной кровожадности, а потом вспоминает, как их главарь лапал её, как сжимал мизинец, пока…
Коул между тем идёт к выходу из комнаты, замирает на пороге, обращаясь к Кайлу:
— Ты со…
Он не успевает договорить. Кайл жестом обрывает его, произносит решительно:
— Через час у заброшки.
Братья возвращаются в квартиру Евы только ближе к утру. У них уже давно есть ключи от входной двери, и они стараются не шуметь, но Ева не спит. Она выходит к ним навстречу, облегчённо выдыхает, видя, что оба в относительном порядке, если не считать пары ссадин на лице. В её глазах застывает немой вопрос, и Коул, усмехнувшись, достаёт из-за пазухи пару снимков, сделанных на фотоаппарате «Полароид». Протягивает ей.
Ева разглядывает карточки, на которых видит главаря «Шакалов»: у него на лице места живого нет, и все пальцы на руках… Тошнота подступает к горлу, и Ева сглатывает, поспешно возвращая снимки Коулу. Спрашивает, запинаясь:
— Вы его… убили? — ей страшно получить утвердительный ответ. Страшно, что её друзья из-за неё стали убийцами. Она хотела мести… хотела… и ей не жаль того урода, что измывался над ней. Вот только убийство — это слишком.