Здесь розов башенных стен кирпич,
и густ колоколен звон.
Лубок раскрашенный. Но не китч, —
гравюра других времён.
А семь пробьёт на больших часах,
и ставни прикроет бар.
Всем на прощание: «Гуте нахт»,
а, может быть, «Бон суар».
Давай же выпьем за то, чтоб так
и плыть нам, покинув док.
Пока хранит нас во всех портах
нестрогий дороги Бог.
Гулять по миру, что вечно нов,
и нас никогда не ждёт.
Всем на прощанье: «Хороших снов»,
а, может, «Лехитраот».
* * *
Приближается время страданий и боли,
Приближается время старения плоти.
Дух, привыкший, как пух, кувыркаться в полёте,
Так боится неволи…
Приближается бремя нелёгкого плуга
И неловкой улыбки чужого участья.
Полагаю свободу условием счастья
И подобием круга.
Пахнет вечер уютом, пирог карамелью,
Но пуста тишина, как сиротства примерка.
И кончаются праздники без фейерверка,
Оставляя похмелье.
ЧАС ДО ВОЙНЫ
Солнце жалит поселок мёртвый,
где любые слова неловки,
и границы реалий стёрты
близким эхом бомбардировки.
Зноем залиты мостовые,
море плавится синей негой…
Все сегодня пока живые.
А что завтра, — покажет небо.
А мы смеёмся и пьём вино…
Ведь на нас — никакой вины,
что от нас на машине час
до войны.
Нету будущего. Застыло
время летнее на исходе.
И граница фронта и тыла
по пустынным садам проходит.
И, привычное к сводкам с детства,
крутит музыку поколенье.
Но в театре военных действий
продолжается представленье.
А мы смеёмся и пьём вино…
Ведь на нас — никакой вины,
что от нас на машине час
до войны.
Рассыпаются взрывы эхом
по сверкающей глади водной.
Те, кто мог уехать, уехал.
Вход и выход — пока свободный.
И нельзя перестать надеяться,
хоть недели длинны и вязки.
Но в театре военных действий
далеко еще до развязки…
А мы плачем, и пьём вино…
Ведь на нас — никакой вины,
что от нас на машине час
до войны.
НОЯБРЬ
Скоро ноябрь грянет,
и неба грани покажутся темней…
В дом постучит кручина,
да нет причины дружить с ней.
Выпит до половины
настой рябины, рубиновое дно.
Бросил огонь каминный
край тени длинной на окно.
Ветер задует лампу.
Обняться нам бы, но рядом воет мрак…
Верно, что счастье кратко.
И вроде сладко, да не так.
Осень в наряде байковом,
наливай-ка нам пьяного вина!..
Сердцу согреться дай же,
а что там дальше, неважно.
Там за спелыми травами
станем равными с камнем и листом.
И прорастём смородиной
в огороде мы потом.
Выпит до половины
настой рябины, рубиновое дно…
Осени глаз совиный
косит невинно на окно…
ВОЙНА И МИР
Другая резолюция, масштаб.
Урок. Пунктирных веток почерк мелкий.
В тетради общей профили и стрелки, —
рисунок ручкой в уголке листа.
Каракулевый воротник пальто,
что скроен в ателье из старой шубы.
И запах сигарет. Касанье в губы.
Не может быть, я мышка, я никто…
В Останкино январь. Киоск, мороз.
И пончики с лотка у снежной бабы
в платке пуховом. До эпохи Барби,
до первой пустоты в глазах без слёз…
Срывает солнца золотой туман
с сугробов рыхлой ночи полог млечный.
И мой любимый мальчик, первый встречный,
мой первый исторический роман.
В углу страницы — профиль. Прошлый век.
За форточкой — весенняя химера.
Урок литературы, образ Пьера.
Война и мир. И снег, летящий вверх.
СНОВА ОДНИ
Мы снова одни на осенней планете.
Друг к другу легко вспоминаем дорогу.
Всё дальше орбиты, где кружатся дети.
Всё ближе сюжеты, где тень и тревога…
В гостинице пусто. В глуши деревенской
за ужином к месту вино и усталость.
И шницель, как вальсы, и легкий, и Венский.
И жизни — еще половина осталась.