Она задумалась на мгновение, словно бы прислушиваясь к смыслу только что произнесенных слов, пыхнула трубочкой и продолжила все тем же по‑видимости ровным голосом, за которым угадывалось, однако, нешуточное напряжение.
– В южной части Квеба, в так называемой Большой Доле, испокон веков из всех меняющих облик жили одни лишь волки‑кенжи. Я имею в виду, что клан кенжи правил этой частью графства, да и в других местах наше влияние было велико. Иногда, как это принято у оборотней, в наши земли заходили пришлые, но никогда не задерживались надолго. Раньше или позже, но уходили все. Миром ли, войной, но уходили. Так было долго, если не всегда, но с полсотни лет назад пришла большая волна переселенцев с востока, и правило было нарушено. Ирки – клан молодой, но многочисленный и агрессивный. Им и с прежних‑то земель пришлось уходить из‑за войны, которую они же сами и развязали. А в горах… Ирки находились в отчаянном положении и готовы были драться до последнего. Но и в графстве ситуация сложилась в ту пору не лучшая. Вовлекать в войну людей было не с руки ни для кенжи, ни для правивших в Квебе перстов. Кво и равки, те совсем малочисленны и всегда идут за главными кланами. А ирки возьми, да предложи после нескольких кровавых схваток мир. Они объявили, что готовы принести вассальную присягу. Указали, что земли много, а оборотней мало. На равнинах человечьи дома уже давно сменили у власти династии оборотней, когда‑нибудь, мол, такое случится и на хребте Дракона. Так зачем же зря лить древнюю кровь? Ну, древность их крови вызывала большие сомнения, но резон в словах клановых вождей ирков имелся. Во всяком случае, Дирк Квебский, державший клан перстов, его родич Шак из Серской доли, наш с Каспаром дед Загер и другие старейшины приняли вассальную клятву ирков, позволив им поселиться в графстве. Я тогда была маленькой девочкой, но хорошо помню, как проходил Малый совет в замке Загера. Помню и ирков, пришедших жить в Большую долю. Три родовитые семьи – на равнинах они назывались вождями – девять таборов. Всего около шестидесяти душ, но и нас во всей Большой доле хорошо, если набиралось семь дюжин…
– Дай угадаю! – прервал затянувшуюся было паузу в рассказе «неугомонный» Ремт. – Бароны Цеас…
– Знатный иркский род, – кивнула Ада. – Все так, друг мой Ремт. Все просто.
– Не думаю, – ответил тот крайне «задумчивым» голосом. – Должно быть что‑то еще. Что‑то существенное.
– И снова прав, – грустно усмехнулась Ада и, приняв дошедшую наконец до нее флягу, коротко глотнула бренди. – Мы, то есть кенжи, давно не охотимся на людей. Даже на войне стараемся не ворошить старое.
– Разумная политика. – Виктор взял у нее флагу, но пить не спешил. – А ирки?
– В деревнях стали исчезать люди, – вместо ответа сказала Ада. – Дети в основном, подростки, девушки. Сначала грешили на диких зверей. В лесах такое случается сплошь да рядом. Медведь‑людоед, стая оголодавших волков, снежный барс, да мало ли! Но звери оставляют след. Кости, кровь…
– Оборотни тоже, – осторожно поправил рассказчицу Ремт.
– Да, – согласилась она. – Это‑то и настораживало: не было следов. Пошли разговоры. Страх поселился в деревнях. И вот однажды… Ну, скажем так, я охотилась в горах. Просто охотилась! – остановила женщина встрепенувшуюся при упоминании охоты Тину. – Я шла по оленьему следу, а наткнулась на волчий. Вернее, это были оборотни, и от них несло человеческой кровью. Я даже не сразу поняла, что это такое. Неопытная была, молодая. Людской крови не лила и уж точно – не пила. Так в нос шибануло, чуть с ума не сошла. Кровь на оборотней нехорошо действует, особенно на молодых да в зверином облике. Сама, по правде сказать, чуть не озверела. Наверное, мне следовало остановиться. По‑умному, не мне было ввязываться в это дело, и уж тем более не в одиночку. Но я пошла по следу и нашла охотничий замок барона Цеаса. Глупо, конечно, но кто же думает о благоразумии в молодые годы…
И снова молчание. Долгое, тяжелое.
Слушая тишину, Сандер поймал себя на мысли, что одной частью души «мечтает» о том, чтобы рассказ Ады закончился как можно скорее, потому что чем дольше длилось повествование, тем хуже ему становилось. Но другая часть его души, если иметь в виду бессмертную душу Александра цу Вог ан дер Глена, «хотела», чтобы рассказ этот длился и длился, не кончаясь никогда. Это была «сладкая боль» – мучительное чувство удовлетворения запретного любопытства.