Но Тине сейчас было не до церемоний.
– Красный терн! – повторила она в раздражении. – Ну же, женщина! Скорей!
– Да! Да! – засуетилась старушка, поспешно разгибаясь. – У меня есть тернец! Есть! – И она метнулась к полкам. – Не гневайтесь, Властная!Я всего лишь травница, простая знахарка…
– Поторопись! – Тину охватило страшное нетерпение, она просто не могла больше ждать. – Ну!
– Вот, он, Указующая! Вот!
– Дай сюда! – Тина выхватила из рук травницы кедровую шкатулку и, поставив ее на прилавок, подняла крышку. Разумеется, это был всего лишь «саркофаг».
«Покровы, – Тина быстро, но осторожно развернула шелковый плат. – Власяница, убор…»
Батистовая пелена, бархатный мешок.
«Саван, ковчежец…» Распустив узлы на кожаном шнурке, она достала из лайкового кисета плоский сосуд, выточенный из черного агата. Крышка была плотно притерта, а едва видимая ниточка соединения покрыта толстым слоем застывшей сосновой смолы, янтарно‑красной, прозрачной, но твердой как сталь.
– Принеси слезы черного камня! – потребовала Тина.
– Справа от вас, Величавая!
Тина посмотрела в указанном направлении и сразу же выхватила взглядом крошечный пузырек, затерянный в хаосе разнообразных предметов, сваленных, казалось, без всякого смысла и порядка на прилавок.
– Так. – Тина вытащила двумя пальцами деревянную пробку и сразу же почувствовала приятный сладковатый запах.
«Слезы черного камня [3] растворяют янтарь и смолу… Кто сказал?» Но не было времени думать, и не пришло еще время вспоминать.
Тина выхватила из протянутой старческой руки помазок и принялась за работу. Нетерпение сжигало нервы, подталкивало в спину, дышало в затылок.
«Ну же! Ну!»
Но целая минута ушла на то, чтобы аккуратно – со всем тщанием – очистить от смолы место соединения крышечки и плоского сосуда, похожего то ли на плошку, то ли на круглую коробочку для румян. Долгая минута, нестерпимая тоска…
«Скорей!» Тина подцепила крышечку за край острием кинжала и чуть нажала на рукоять.
Короткое, но точно выверенное движение, и на ложе из сухого мха перед Тиной предстал лист терновца. Узкий, с изрезанными на манер пилы краями, темно‑красный, словно покрытое засохшей кровью лезвие протазана или глефы,[4] он пах жизнью и смертью, таившимися в его плоти, и, разумеется, вечностью, потому что тогда, когда перволюди впервые увидели свет, красный терновник уже рос на холмах дальнего запада. Сладость и горечь, свежесть и тлен…
«Отворяющий запоры… Снимающий печати… Открывающий пути…»– чей это был голос? Кто нашептывал эти странные слова Тине на ухо?
Она поднесла плошку к лицу и глубоко вдохнула ни с чем не сравнимый запах терновца.
– Ох! – непроизвольно вырвалось из горла Тины, и перед ее внутренним взором начали рушиться стены запретов, потому что печати были сломаны, запоры отворены, и пути открыты…
* * *
– Дама Леонтина… – Тина говорила тихим «воспитанным» голосом, не поднимая глаз от рукоделия. – А как я попала в «Длань Господню»? Вы ведь служили тогда здесь, ведь так?
– А сама что же, не помнишь? – Голос у дамы‑наставницы был сухой и холодный, но в нем слышались нотки гнева и безумия.
– Я ничего не помню о том времени, – честно призналась Тина. Она и в самом деле никак не могла вспомнить, когда и как появилась в приюте и что происходило с ней до этого.
– Тебя подбросили на церковную паперть, – сказала после паузы дама Леонтина. – Знаешь, как это бывает? Корзинка, а в корзинке младенчик. Не помню, в каком городе это случилось, но, кажется, где‑то на юге. И ведь к нам ты прибыла из приюта при монастыре Сестер Добронравия, так что да, скорее всего, юг…
– А имя? Кто дал мне имя? – осмелилась продолжить расспросы Тина, хотя и понимала, что сильно рискует – безумие и гнев уже отчетливо слышались в тихой, «воспитанной» речи дамы‑наставницы.
– Кажется, мэр этого городка звался Ферен, ну а имя, наверное, подобрали по святцам…