Главное достоинство Первого помощника — заставить своего капитана делать то, то он заставить себя сделать не в состоянии.
В непрекращающейся круговерти проходит неделя. Другая. К исходу третьей напряжение наконец спадает вместе с количеством курсирующих между флагманом и прочими кораблями курьерских ботов.
Можно двигаться. Я задаю курс на Станайю — флагману все равно, куда лететь, лишь бы не оставаться на месте, а ребенка надо наконец доставить к родным. Он и так уже болтается при мне полгода.
Станайя… Я надеялась на долгое путешествие, а месяц промелькнул, словно сон. Я надеялась закрыться делами, а они все никак не шли в голову.
А теперь… крутые горные отроги уже мелькают за иллюминатором посадочного катера, и Кит восторженно подпрыгивает у меня на коленях.
Я не была здесь почти пять лет. И надеялась больше не увидеть эти горы никогда.
Катер медленно опускается на площадку, пилот дает сигнал к высадке. Первым наружу выпрыгивает Тан («Как это я не навещу дедусю?»), принимает из моих рук ерзающего Кита и галантно помогает приземлиться мне. Следом выбирается Чезе, с прошлой недели пребывающий в отпуске и поставивший меня перед фактом, что «не меньше вашего имею право увидеть старого интригана».
Нас окатывает резкой воздушной волной — катер, слегка покачавшись над каменными плитами, вновь поднимается и резко забирает влево, скрываясь за уступом — где-то на северной стороне находится единственный ангар для подобного рода техники. Поправляем куртки, приглаживаем чуть ли не дыбом вставшие волосы. Осматриваемся.
Нас встречают.
Церемонные поклоны, приветствия…
«Ваши комнаты…»
«Мы только до вечера…»
«Мудрейший распорядился…»
— Твоих рук дело? — цежу сквозь зубы, едва поспевая за неугомонным Китом по длинному голому коридору.
— Как можно? — пожимает плечами Тан, идущий следом. — Как вы приказывали, так и сообщал: приезжаем пополудни, уезжаем вечером. Наверное, дед просто хочет с вами погово… Кетта!
Я едва замечаю, как мимо проносится что-то маленькое и юркое, с разбегу запрыгивая Тану на руки и непрерывно вереща. А он смеется. Совершенно искренне и счастливо.
Братья-проводники сгибаются в поклоне, Кит останавливается, открыв рот, я же за непрерывным восторженным писком различаю одну фразу: «Братик приеха-а-ал!».
— Ну что встали? Пошли! — его глаза смеются, как и он сам, наблюдая за нами. — Комнаты сразу за поворотом.
Тан подбрасывает взвизгивающее четырехлетнее чудо чуть ли не к потолку, ловит и позволяет забраться к себе на шею.
— Кто-то утверждал, что не любит детей, — спокойно констатирует Чезе, проходя мимо меня.
— Все-таки через ползамка неслась встречать, — вздыхает Тан, старательно прижимая уши — подальше от резвых пальчиков, и идет следом.
Я пристраиваюсь в хвост колонны, со странным чувством глядя на два черноволосых затылка, маячащих впереди. Те же темные волосы. Те же огромные, уже недетские глаза. Кетта… Я ведь так и не узнала, какое ей тогда, в тот самый день, выбрали имя.
Комнаты все одинаковые, все — рядом. Пока располагаемся в одной, потому как оставаться я не хочу. Ссаженная наконец на пол Избранная вежливо здоровается с посторонним «дядей», то есть с Чезе, и, исполнив приличествующие своему положению формальности, уносится в дальний угол — там Кит распаковывает Рыбу, гордо повернувшись к пришлой девчонке спиной, попутно и как бы невзначай демонстрируя все неоспоримые достоинства своей собственности. Девочка презрительно морщит носик, делая вид, что вся эта показуха ее совершенно не интересует, а интересует ее исключительно картина, по чистой случайности висящая (кто бы мог подумать!) как раз над садком.
В дверь вежливо стучат.
— Леди… — один из стоящих на пороге братьев кланяется. Ниже, чем можно было подумать. — Вы просили аудиенции…
— Да, конечно.
Выхожу в коридор, краем глаза замечая все тот же молчаливый обмен взглядами, преследующий меня уже два месяца. Пусть их…
Коридор, поворот, галерея. Узорчатая деревянная дверь.
Он все такой же. Обманчиво-молодое лицо, почти по-военному прямая спина, пальцы, сложенные домиком. И глаза, в которых прочтешь только то, что он сам захочет.
— Мудрейший Санх, — почтительно кланяюсь, где-то в глубине души надеясь, что меня погонят прочь прямо сейчас. И больше ничего говорить не придется.
— Садитесь, дитя мое, — Санх зеркально копирует мой поклон. — Решили-таки навестить старика…
Опускаюсь в кресло для посетителей и, не давая себе задуматься, торопливо начинаю:
— Полгода назад я подобрала мальчика. У него остался только один близкий родственник — среди ваших братьев. И я…
— Я знаю эту историю, леди, — мягко перебивает он мою скороговорку. — Танон рассказывал мне.
— Тогда… вы позволяете?
— Как я могу не позволить?… Не беспокойтесь, у мальчика будут все условия. И даже общество сверстницы.
Вздрагиваю.
— Как… она?
— Чудесно, — Санх смотрит почти укоризненно. И мягко, почти незаметно, журит: — Вы же видели сами. Кетта — хороший ребенок. И, когда придет время, все сделает правильно.
— Да, наверное… — рассеяно роняю я.
Молчание. Боги, почему меня не выгнали из этого кабинета после первой же фразы? Насколько было бы легче не сказать.
Я не была здесь почти пять лет. И надеялась не увидеть эти горы больше никогда.
Эти горы и ремена, сидящего напротив. Трусость, трусость, трусость и больше ничего. Я откладывала, оправдывалась и убеждала себя в том, что — некогда. Я боялась этой встречи, боялась больше, чем всего флота Корпуса, вместе взятого. Боялась настолько, что сжала зубы и вцепилась в первый попавшийся повод наконец встретиться. Встретиться, когда уже безнадежно поздно, но я должна была. Хотя бы попытаться.
Я молчу. Молчу, потому что слова не идут, не даются в нервно подрагивающие пальцы. Опускаю на них глаза, вздыхаю, собираясь начать, но… Снова молчу.
— Ким.
Поднимаю растерянные глаза и встречаюсь взглядом с другими, лазорево-синими.
— Не терзайте себя.
Качает головой. И говорит — мягко, как с больным ребенком.
— Я никогда вас ни в чем не винил.
— Я винила. Простите…
— Это ваше право, — все так же качает головой. — Но путь вины — отнюдь не самый лучший. К тому же… Зачем скрывать — мой сын прекрасно знал, на что шел. Думаю, и вы знаете это.
— Хотите сказать, я виновата только перед ним?
— Кто знает, — на его лице появляется неожиданно-хитрая усмешка. — Возможно, вы не виноваты даже перед собой. Что-то мне подсказывает, что рано или поздно вы это поймете. А пока… не обижайте старика — раз наконец приехали, погостите хотя бы пару дней.
Моя улыбка кажется довольно бледной, но дышать становится легче. Много легче.
— Как пожелаете, мудрейший.
Смиренно откланиваюсь под одобрительным взглядом собеседника, явно переведшего меня задним числом в разряд очередной «внучки», и выхожу за дверь.
Долго отсиживаюсь на галерее, переводя дух и успокаивая разладившиеся нервы, пока чуть припорошенную облаками небесную синь не сменяют горчично-желтые полосы заката.
В то время, когда все собираются на ужин в общей зале, я возвращаюсь обратно в «комнаты», где уже отужинавшее младшее поколение, сидя на мохнатом ковре, с самым серьезным видом ушло в обсуждение мировых проблем.
К несчастью, для этого им взбрело в голову выключить свет, и мой путь до ближайшего кресла оказался не самым гладким.
Суть дискуссии открылась быстро — Кетта утверждала, что пучок синих перьев, принадлежащие ей, светится гораздо ярче, чем какая-то там «лупоглазость с хвостом». Кит успешно оппонировал, предлагая сунуть «остатки бедной птички» в садок и сравнить более наглядно.
Через полчаса исследователи заходят в тупик, но вовремя замечают новое решение проблемы, то есть меня. «Капитану» достается роль арбитра в нелегком споре. Капитан тоскливо смотрит на изрядно подмокший пучок перьев, некогда выдранных из ее же хвоста неким Пешшем для «лабораторных исследований». Результаты исследований потрясали.