– Хорошо, – разрешила всей троице Ольга. – В одном сезонном кафе к октябрю всё забьют до мая на большой горшок… Есть там и печурка… Беретесь сторожить?
– Да! – дружно заорали подружки, и началась на Гидропарке настоящая пошесть…Подружки превратились в самых настоящих ночных разбойниц. Они не шугали клиентуру питейных заведений, но по ночам воровали всё от дров до овощей, от хлеба до мяса… И это под носом целого отделения милиции на Гидропарке… Похоже о них и в милиции давно всё знали, но пение подружек кормило многих, и потому, их даже опекали… Спали втроем на одном фирмовом диване, укутывались ворохов пледов, но однажды не заметили, как обморозилась Светка. Люська повезла сестрёнку «сдаваться» и Муся снова оказалась одна, но теперь уже с настоящей трехрядкой…
Валентина Черных везла сына Вовку на здыбанку с киевской профессурой… Жила Валентина в одной из тех многочисленных Чернобаевок, что так густо разбросаны по югу страны, что сказать точно в какой, я бы здесь не решался, тем более что и сама Валентина Черных была прописана сразу по двум адресам, где её знали под разными именами. Валентина, она же Алевтина Черных имела паспорт и на Лазько, но уже не в Одесской, а в Черкасской Чернобаевке, что и было больше похоже на правду…
Но в обеих Чернобаевках попеременно работала она музруководителем сразу и в школе и в дэу колхозного наполнения… Профессия у неё была редкая, гармонист, и весьма уважаемая в обоих колхозных некогда селах… Но затем началось распаивание земель – и в обоих селах Валентина (Алевтина) попродавала свои земельные паи – и как бездетная Лазько, и как мать-одиночка Черных, и, прихватив с собой музыкального сына Вовку – двенадцатилетнего отпрыска своего – поехала в Киев.
Впрочем, никому из односельцев громко известной колхозной аккомпаниаторши из одесской Чернобаевки не было ведомо, что был у Алевтины ещё один бабий промысел. У себя на родине в Чернобаевке номер два на осенних каникулах она в аккурат беременела, а за аккордеоном мало кто мог видеть как округлялась и оформлялось тело литой сельской тетки, рожавшей обычно на какой-нибудь южно-узловой станции под Киевом, откуда младенцев своих она передавала Нане, которая выдавала живой инвентарь Надежде, но в случае с Мусей денег – за ребенка не стребовала, а передала как бы в длительные поднаймы, а затем просто украла и привела жить к сожителю, который вследствие этого и оказался отчимом Муси…
И жила бы новоявленная семейка слаженно дружно, если бы не одно обстоятельство. Обычно к осени она объявлялась в одесской Чернобаевке, где у неё подрастал всем на удивление белокурый сынишка Вовка. Вовка и кличку имел сельскую «немчура» и был немчуком по сути своей. Папа его – жилистый крановщик Йоганс Крафт, после службы в рядах Советской Армии был обязан в явном порядке возвратиться к себе на Алтай, либо жениться на местной девушке и предъявить в местном военкомате справку о беременности молодой и страстной своей половины. Эта подтяжка на европейскую часть страны давала ему возможность обратиться рано или поздно в западногерманское посольство и отбыть на историческую родину…
Так бы и было и у Валентины Лазько, которой она и была, собственно, первоначально, но цыганка-жена наотрез отказалась возвращаться в пределы райского фатерлянда, где истребили и цыганский табор её недальней родни.
С тех пор получала она на Владимира Иогансовича Крафта ежемесячные 250 евро, за что отец требовал делать и присылать ему серии фотографий сына во весь рост в не менее чем в трех различных одеждах… Валентина, проклиная и Йоганса, и его немецкую педантность, тем не менее, делала фотосессии у соседского паренька-фотолюбителя Васьки и обходилась, как говориться, малой кровью, когда весной клепала фоток на три-пять месяцев про запас…
Вещи же привозила из одесских и киевских секондхендов и тем первый сельский модник Вальдемар-Вовка довольствовался. Поскольку первоочередным для него стала настоящая классическая музыка… К двенадцати годкам он уже играл на всех музинструментах, пылившихся в школьной и клубной каптерках, среди которых были мандолина и балалайка, фагот и пионерский горн, саксофон и разбитое пианино… Материнский аккордеон тоже был им облюбован, но мать категорически следила за тем, чтобы Вовка его не исшаркал.
Сбросив младшенькую Муську на своего непутевого киевского сожителя, она растворилась из жизни его как навсегда, но, прибыв в Киев с Володькой, первым делом пришла в распорошенный нею мирок, из которого выпала ровно два года тому назад. Надо однако сказать, что на свою младшенькую присылала она денежку своему немолодому сожителю исправно, отрывая от Вовкиного пайка, но в квартире не оказалось ни Муси, ни её детской гармошки, ни самого усопшего за это время сожителя, допившегося до ручки за деньги, которые так ни разу не получила Муся.