– Я не знаю, что такое пьянка, – нервно помотал головой Теонг. – Если ты имеешь в виду анабиоз, то он здесь ни при чем. Я очнулся в капсуле точно таким, как и был, когда ложился в нее. И когда тебя у подъемника встретил, был таким же. Ты же сам сказал… чудо в перьях. Да, на голове у меня были перья, и пальцев было по шесть, а не по пять, как сейчас, и рудиментарные остатки крыльев на спине имелись…
– Погоди, не тарахти, – поморщился пришелец. – Когда это ты меня встретил? У какого подъемника?
– У того, на котором я поднялся из анабиозной камеры. Там меня еще чуть не разорвала клешнями мерзкая многоножка. А ты ее убил из… вот этой штуки, – показал Теонг на незнакомое оружие в руках у чужака. – Ты меня спас, спасибо.
– Валять твою кладь! Ну ни хрена же себе, – поскреб в затылке пришелец. – Ладно, допустим. А дальше?
– А дальше ты потащил меня по туннелю. Я говорил тебе, что нужно идти к выходу, а ты, как урсбрун, пошел в другую сторону. И теперь…
– Ну-ка защелкни жвала! – нахмурился чужак. – Как ты меня сейчас обозвал? Усрун?.. А в дыню ты давно не получал, глистопердыш?
– Я не обзывал! – начал оправдываться Теонг. – Я не давал тебе обидные прозвища! Я не говорил такого слова – «усрун»! Я только сравнил тебя с урсбруном, он же упрямый очень и все наоборот делает. Но ведь урсбрун, по сути, такой милый – с мягким подбрюшьем, с потешным акретером. С ним все дети любят играть. Или ты… Ты не знаешь, ты не отсюда… Да, теперь я точно понял: ты с Ронаса. Признайся честно, это так?
– Нет, ты не похож на алконавта, – вздохнул пришелец. – Синяки хоть и хрень городят, но понятную хрень. По-русски, во всяком случае. А ты что-то курлычешь такое, будто среди бабуинов рос. Не, ковать твою медь, ты, конечно, может, и синь беспробудная, но точно не русская синь.
– Ты вот тоже изъясняешься совсем непонятно… Вроде бы и тохасианский язык, а половина слов совсем непонятна. Примерно так ты говорил раньше. Только вообще без тохасианских слов… Почему, кстати?
– Стоп! – поднял руку чужак. – Какой, ты сказал, язык?..
– Тохасианский. Мы же на Тохасе.
Но странный собеседник будто не слышал, что сказал ему Теонг, и принялся вдруг бормотать под нос нечто совсем непонятное, примерно такое же, что и раньше. Смешное лицо его приняло недоуменный и даже будто испуганный вид.
– Это не русский… – прошептал он. – Я сейчас говорю не по-русски…
– Ну, да, не по-ронасски, – «поправил» его Теонг. – Мы же не на Ронасе. А на этом языке говорят у нас, на То…
Тохасианин вдруг запнулся на полуслове. Заговорив о языке, он невольно прислушался к своей речи и внезапно понял, что слова, вылетающие из его преобразившегося рта, вовсе не тохасианские. Точнее, не все тохасианские. «Урсбрун», «акретер» были родными словами, а вот все остальные…
– Что застыл? – усмехнулся чужак. – Тоже понял, что не на своем лопочешь? Ничего, солить твою плешь, не греми костями. Я уже дотумкал, где собака порылась. Это все Зона. Она и не такие загибы выруливает. Но сейчас как раз по делу, ковать твою медь. Смотри. Ты не свистел, когда сказал, что ты и есть то чудо в перьях. Теперь я вижу, что и похож чуток – тоже, вон, белобрысый и тощий. Нос острый, глаза круглые… Так вот! Умники, ученые эти, поймали иностранца. Ну, то есть, вояки поймали и передали ученым. Может, шпиона какого отработанного, а может, просто своего жалко было… Короче, валять твою кладь, взяли они тебя и поставили опыт. Перекроили знатно, хотели, небось, крылатого солдата сделать, да не вышло у них ничего, парализованный урод с обрубками получился. Ну и умом от этого чуток тронулся, прости уж за правду. В расход пускать пожалели, глистосеры яйцеголовые, выкинули. Йодистый калий! Решили, что Зона все равно доконает. И ведь чуть было не доконала. А тут я! Тебе на радость, себе на беду. Вот на кой маракой я тебя на себе поволок? Угодили прямиком… куда?..
– Куда?
– В неизвестную аномалию! Никогда о такой не слышал. Но, ковать твою медь, аномалия оказалась полезной. А может, Зона нас просто пожалела. Или выпендриться захотела. Зона, йодистый калий, она ведь разумная тварь, это ты мне как сталкеру с опытом поверь. Так вот, она, родимая, на тебя без слез смотреть не могла, видимо, ну и снова тебя человеком сделала, как раньше был. А потом, чтобы мы как глухой с немым не тарабанили, она нас одному языку научила, в бошки его наши заторкала. Только он ущербный малехо, не все слова в нем есть. А потому то, чего не хватает, мы все равно по-своему лопочем. Я по-русски, ты по-бабуински. Вот такой эпический опус. Усек?
– «Усек» – это как раз не переводится? – спросил Теонг. – Это значит «понял»? Правильно?