Уехать с Цзином – значит вверить ему свою новую жизнь. Но он меня больше не привлекает. Когда-то один только вид его смуглого лица будоражил мое воображение. Его ревность опьяняла. Кончики моих пальцев помнят, как прикасались к упругой гладкой коже в тот день, когда он вез меня на велосипеде. А сегодня он стал для меня докучливым нищим попрошайкой.
Странное, почти извращенное влечение, связывавшее воедино Миня, Цзина и меня, рассеялось. Меня завораживал двуединый герой. Цзин ничто без Миня. Минь ничего бы не стоил без Цзина. Любовь выжившего задавит меня своей тяжестью. Как объяснить ему, что между нами осталась одна только тоска по разбитому счастью да жалость?
Но я знаю, что, если не убегу сегодня, мать силой потащит меня к врачу. И они узнают мою тайну, поймут, в чем причина моего недомогания. Хун сочла за лучшее продаться. Я не желаю видеть ее богато одетой и фальшиво улыбающейся. Минь мертв, Цзин до смерти запуган. Этот город подобен кладбищу. К чему оставаться? Кто меня здесь держит?
Мой противник кланяется и шепчет:
– Прошу меня простить, но я должен вас покинуть. Мы сможем встретиться завтра?
Эта фраза – такая простая, такая обычная – потрясает меня. Игра в го позволила мне победить боль. Передвигая фигуры, я возвращалась к жизни. Бросить игру сейчас означало бы предать единственного человека, сохранившего мне верность.
86
Наступает ночь, пора возвращаться в казарму: у меня назначено свидание с капитаном Накамурой. Китаянка заканчивает игру в темноте. Я уже опаздываю, но перспектива остаться наедине с ней под звездным небом заставляет меня забыть обо всем на свете. Сожалею, капитан, вам придется немного подождать.
Наконец чувство долга и дисциплина берут верх, и я решаюсь уйти. Она пытается задержать меня:
– Подождите, прошу вас.
Она медленно опускает глаза. Ее веки дрожат. Кажется, что родинки, как ночные бабочки, бьют крылышками в такт дыханию.
Она говорит:
– Мы теперь одни. Никто нас не слышит – может, только ветер. Я закрываю глаза, чтобы задать наконец вопрос, который никогда не посмела бы произнести, глядя вам в лицо. Скажите мне, кто вы?
От вопроса китаянки кровь начинает стучать у меня в висках. Мне кажется, я целую вечность ждал этой возможности облегчить душу. Неужели она проникла в мою тайну? Или просто хочет познакомиться, узнать мое имя? Волнение душит меня, я не знаю, что сказать.
Она продолжает:
– Меня никогда не интересовало, с кем именно я играю. Противники менялись, только фигуры го отличались одна от другой. Вчера я впервые по-настоящему разглядела вас на том холме. В ваших глазах я увидела отражение страны, где вы родились: на земле, укрытой вечными снегами, горят деревья, и пламя расцветает на ветру. Жар снега и огня превратил вас в бродячего колдуна. Вы исцеляете людей, сжимая их руки в своих ладонях. Вы заставляете их забывать о холоде, голоде, болезнях и войне.
Я закрываю глаза. Я сливаюсь с моей китаянкой, но я очень далеко от нее.
Острая тоска раздирает мне душу. Я не заслуживаю такой любви. Я шпион, я убийца!
Она умолкает. В полной тишине на небо выплывает луна. Я слышу крик деревьев и собственный ледяной голос:
– Вы ошибаетесь, мадемуазель, я всего лишь случайный прохожий, очарованный вашим умом. Я похож на каждого из тех мужчин, что садятся напротив вас за доску, а потом исчезают. Простите, если позволил себе лишнее вчера вечером. Обещаю – это случилось в первый и последний раз. Я отношусь к вам с почтением, мадемуазель. Забудьте все, что вы мне сказали. Вы слишком молоды, чтобы судить о незнакомцах.
Ее насмешливый смех застает меня врасплох.
– В начале нашей партии ваша манера игры показалась мне странной. Она так сильно меня удивила, что я решила проникнуть в ваши мысли. Когда рикша вез меня домой, я читала и перечитывала листок, на котором записывала партию. Я смошенничала, но не затем, чтобы победить вас, я просто хотела раскрыть вас. Я побывала в вашей душе, ощупала все ее закоулки, о которых вам самому ничего не известно, я стала вами и поняла: вы – совсем не вы.
Я вздыхаю. Несколько дней назад я угадал то, в чем она только что призналась. С тех пор победа стала неважна. Игра превратилась в предлог для новой встречи с противником, самообманом, оправдывающим слабость.
Она права. Я не способен быть самим собой. Я актер, меняющий маски.
– Теперь вы знаете, как я порочна, и можете прервать игру. Можете презирать меня, можете уйти, не оборачиваясь, – навсегда. Или предложить новую партию. Вам решать.
– Мне?
– Я подчинюсь вашей воле.
Я изумленно таращусь на нее. Играющая в го смотрит в упор, не отрываясь, я вижу в ее глазах отчаянную тревогу и вспоминаю – именно так смотрела на меня Огненная Искорка, умоляя лишить ее невинности.
Мне ужасно жарко. Тяжело дышать.
– Я скоро уеду во Внутренний Китай, не рассчитывайте на меня.
Ее голос дрожит.
– Я тоже должна покинуть город. Я хочу отправиться в Пекин. Помогите мне!
Я должен принять решение. Она просит меня бросить вызов невозможному. Достаточно сделать самое простое движение: протянуть руки, схватить ее ладони в свои, привлечь к себе. И уйти вместе с ней.
Не знаю, сколько прошло времени, я продолжаю сидеть напротив нее, не двигаясь, меня словно парализовало. Чернильно-черная ночь почти ослепила меня. Сумрак растворяет стыд, подталкивает к горячечному бреду, но мне недостает мужества изменить наши судьбы.
Я открываю рот и слышу свой голос – он звучит жестко и хрипло, слова разрывают грудь:
– Простите. Я не могу.
Она встает и уходит, и я еще долго слышу, как шелестит ее платье.
87
Странное занятие – осматривать свою комнату, решая, что тебе дороже всего в жизни. В шестнадцать лет я владею кисточками, бумагой и палочками для чернил редкостного качества – это подарок бабушки. Каждый год родители заказывали для меня четыре платья. У меня есть пальто, накидки, муфты, вышитые туфли, лакированные ботиночки, браслеты, серьги, брошки и ожерелья. В моем шкафу висит школьная форма и спортивная одежда, на полках лежат коробки с карандашами, ручки и ластики. У меня много игрушек, кукол, есть театр теней и фарфоровые фигурки животных – я горько плакала, если одна из них разбивалась или терялась. Почти все мои книги я хотела бы унести с собой в могилу.
В моей комнате стоит инкрустированная перламутром мебель, и ширма из вышитого шелка, и старинная кровать с балдахином, и бонсай – подарок кузена Лу. Я оглядываю зеркала, коробки с шитьем и вязаньем, туалетные принадлежности, античные вазы, каллиграфические свитки предков. На глаза попадаются иголки, цветные нитки, чайные коробки, простыни, пропитавшиеся моим запахом, подушки, слышавшие мои мысли. А еще есть оконные рамы – я прислонялась к ним лбом, и растения в саду, которые я ласкала взглядом.
Лунная Жемчужина зовет меня ужинать. Сестра похудела. Лицо утратило выразительность. Я прошу ее немного посидеть со мной. Она молча опускается на табурет у туалетного столика, по ее щекам беззвучно текут слезы.
Мой последний ужин в кругу семьи становится предзнаменованием грядущей печали и будущих несчастий. Никто не произносит ни слова. Родители едят, не глядя друг на друга. Они чувствуют вину за состояние Лунной Жемчужины. Растерянная кухарка роняет палочки, и сестра снова начинает плакать. Она горько всхлипывает. Мне легко вообразить, что случится после моего отъезда: стол будут по-прежнему накрывать на четверых – говорят, если поставить прибор для отсутствующего члена семьи, это поможет вернуть его домой. Они будут сидеть, не произнося ни слова, не притрагиваясь к кушаньям, а сестра продолжит убивать себя слезами.