Я прячу в сумку кое-какие драгоценности – их можно будет продать, два платья и вату – кровотечение все еще не прекратилось.
Ставлю на стол два бочонка с камнями – хочу взять с собой одну белую и одну черную фигуру, но потом решаю, что не поддамся, не позволю воспоминаниям размягчить мою душу.
88
Я больше не прихожу на площадь Тысячи Ветров.
Перестал есть. Терзаю свое тело изнурительными тренировками, но организм выдерживает все нагрузки. Дождя не было уже много дней, и от металлического сияния солнца мутится рассудок. Моя любовь превратилась в животное желание. Долгими бессонными ночами я уподобляюсь умирающему от жажды, который пытается напиться воображаемой водой. Иногда я так напряженно представляю себе китаянку, что мне почти удается прикоснуться к ее коже. Я без устали воображаю ее лицо, шею, плечи и руки, домысливаю ее грудь, бедра, ягодицы, лоно. Придумываю тысячи способов соитий, один разнузданней другого. Ласкаю себя, но плоть смеется над желанием, и боль не уходит.
Очень скоро ночное наваждение заполняет мои дни. Я возбуждаюсь во время марш-бросков. У меня срывается голос, когда я выкрикиваю команды солдатам. Боль в горле заставляет думать о наслаждении, которое я мог бы познать с китаянкой. Протискиваясь через ее узкое лоно, я познал бы страдание, подобное самому бурному оргазму.
Однажды утром, устав искать умиротворения, я надеваю форму и отправляюсь на площадь Тысячи Ветров. Пять утра. Деревья шелестят и шепчутся на сильном ветру. Кажется, тысячи сквозняков назначили здесь свидание в ожидании начала нового дня.
Появляется первый игрок, у него в руке птичья клетка. Он протирает стол, водружает на него бочонки с фигурами, а к нему уже направляется соперник и усаживается за доску.
У меня сжимается сердце.
Вечером я напиваюсь с капитаном и отправляюсь к Орхидее. Она забыла обиды и не сопротивляется, когда я срываю с нее платье. Как давно я не прикасался к женщине… В наготе Орхидеи мне чудится обнаженная китаянка, и я бурно изливаюсь в нее, выстреливаю семенем.
Я брожу по улицам в надежде на случайную встречу. Крошечный город кажется мне громадным. Глубоко разочарованный, я стучусь в дверь незнакомого борделя. Мне никто не нравится, но я выбираю девушку по имени Пион – она улыбается, сверкает золотым зубом – и поднимаюсь к ней в комнату. У этой девки жирное дебелое тело, и кричит она слишком громко.
В четыре утра одна русская соглашается, чтобы я хлестал ее, занимаясь любовью. Пряжка моего ремня оставляет на ее коже лилово-красные отметины.
Занимается заря. Начинается новый день, который ничем не будет отличаться от предыдущих. Я бужу задремавшего рикшу, и он везет меня к подножию холма Семи Развалин. Дерево, под которым она лежала, купается в алых лучах. Высокая трава в центре поляны сохнет от жары.
Вернувшись в казарму, я не знаю, куда себя деть: не могу отдавать команды солдатам, нет сил ни встать, ни сесть. Мысли витают где-то далеко, в пустоте.
В эту ночь меня будят резкие свистки. Я открываю глаза. Пришел час освобождения.
Стоящий у платформы поезд плюется паром. Я подгоняю солдат. Поднимаюсь в вагон, закрываю за собой дверь и внезапно вспоминаю, что забыл попрощаться с капитаном Накамурой.
89
Пекин, пыльный город.
Цзин возвращается, неся под мышкой газеты. Его лицо мрачнеет день ото дня. Переговоры с японской армией провалились, вот-вот начнется война. Правительство Чан Кайши призывает китайский народ противостоять вторжению чужеземцев. Начался исход. Тысячи пекинцев бегут на юг, взяв с собой самое необходимое.
С первого дня Цзин запрещает мне выходить из гостиницы. Когда он в номере, я даже не встаю с постели. Цзин винит себя за то, что подвергает меня смертельной опасности, и это делает его раздражительным. Он с каждым днем становится все уродливее и сейчас выглядит просто отталкивающе. У него отросли слишком длинные волосы. Он грызет ногти. И ужасно неопрятно ест.
Я хожу по комнате, закутавшись в белую, как саван, простыню, и ссорюсь с ним по каждой малости: лапша слишком горячая, чай слишком горький, комары кусаются… Я страдаю от жары и все время ною и жалуюсь. Цзин отвечает презрительным молчанием, но иногда срывается. Лицо его багровеет от ярости, все тело дергается, он бросается на меня, пытаясь задушить.
Я захожусь в крике:
– Давай, убей меня! Как убил своих друзей!
Гримаса искажает лицо Цзина. Я вижу по глазам, что его душу тревожит призрак Миня.
В конце концов я даю Цзину адрес кузена и прошу привести его ко мне. Сначала Цзином овладевает гнев, но, узнав, что Лу женат, он охотно отправляется на поиски.
Цзин уходит, и я снова дышу полной грудью.
Без Цзина комната становится просторной и светлой. Я встаю, умываю лицо и начинаю причесываться у открытого окна.
В Пекине мы поселились в одноэтажной гостинице. В центре квадратного двора растет высокое дерево унаби. За оградой стены на чистом пекинском наречии болтают о чем-то мальчишки. Я пытаюсь уловить в их интонациях акцент моего игрока в го. Но нет, он произносил слова чуть иначе. Не раскатывал «р», а смягчал. Я вспоминаю, как он караулил мой сон на холме Семи Развалин и то и дело разворачивал веер, но не затем, чтобы освежиться. Он хотел, чтобы ветерок обдувал мое лицо. Это воспоминание сжимает мне сердце. Я так и не поняла причины его отказа. Почему люди, знающие, в чем состоит их счастье, бегут от него?
По небу летят самолеты, я слышу глухие раскаты. Люди на улице кричат, что японцы грозятся уничтожить город.
Воздух в Пекине суше, чем в маньчжурских городах. Все сияет, дрожит и проявляется под белым солнцем, а к вечеру стирается, становится пепельно-серым.
Не успев встать с постели, я уже хочу спать. Пекин, город моих предков, похож на грезу, из которой у меня нет сил вынырнуть.
Я возвращаюсь в постель и впадаю в дрему. Во сне вижу укоряющие лица родителей. Потом я медленно бреду на площадь Тысячи Ветров, к доске. Какое счастье – держать в пальцах ледяные камни! Незнакомец сидит передо мной, спокойный как статуя. Наша игра продолжается. Он идет извилистой дорогой к Чистой Земле.
Ночью Цзин прислушивается к шуму и сумятице уличных столкновений и засыпает, сидя на полу, прислонившись спиной к стене. Внезапно меня будят его вопли: он в ужасе, он отбивается, как бесноватый, хватаясь за голову. Я выпрыгиваю из кровати, подбегаю, обхватываю его руками, прижимаю к себе. Ну как его покинуть?
На рассвете Цзин будит меня, тряся за плечо. Он принял решение – лучше рискнуть жизнью, пробираясь на юг под бомбами, чем сидеть на месте и ждать бойни. Я сожалею, что поддалась неразумным побуждениям. Хотела получить свободу, а стала пленницей Цзина.
– Я должна поговорить с кузеном. В Пекине у меня нет других родственников. Попробуй все же найти его. И мы уедем вместе с ним.
Взгляд Цзина становится злым.
– Я солгал. Он не переехал. Я видел его жену. Она почти обезумела от горя. Лу покинул ее. Он пошел в армию и сейчас, возможно, уже погиб.