Покоренный гением мистера Лоу, Его Высочество предложил ему занять пост генерального контролера финансов, но так как государственную службу во Франции мог нести только католик, то мистеру Лоу пришлось изменить конфессию и пойти к мессе, что вызвало негодование как у Макуэртера, так и у Катрин. Так он стал de jure тем, кем был de facto, что еще больше оскорбило и разозлило д'Аржансона, который теперь вынужден был довольствоваться лишь печатью канцлера.
Лаэрд Лауристонский ясно понимал, чувствуя при этом некоторую неловкость, что столь быстрого успеха в погашении государственного долга он достиг благодаря своей первоначальной ошибке, которая позволила agioteurs сорвать куш перед носом у владельцев долговых обязательств и создать вокруг акций ажиотаж.
Тем временем лавина спекуляций на акциях компании неслась дальше. К Рождеству цена акции достигла пятнадцати тысяч ливров, то есть была в тридцать раз выше ее номинальной стоимости. Невиданное прежде неистовство азарта не ограничилось только акциями его компании. Из самых отдаленных уголков Франции и из-за границы съезжались в Париж ловцы удачи, число которых вскоре достигло четверти миллиона, и город был не в силах принять их. И это породило новые спекуляции. На этот раз на квартирах. Все доступные жилища были мгновенно раскуплены в ожидании роста цен на них. Аналогично раскупались и предметы, необходимые для жизни, спрос на которые тоже возрастал. Герцоги Ла Форс, д'Антен и д'Эстре, забыв о своих титулах, занялись оптовой скупкой тряпья, свечей, шоколада, кофе и сахара, из-за чего разразился скандал. Даже места в каретах, едущих в Париж, раскупались спекулянтами, и путешественники, не желавшие платить втридорога, порой ждали отъезда неделями.
На улице Кенкампуа аренда любого помещения, пригодного для совершения сделок, стоила бешеные деньги. Сапожник, владевший там своей будкой, разбогател, сдавая ее agioteurs. Горбун Бомбарио использовал для своей выгоды поверье, что прикасание к горбу приносит удачу. Он разрешал подписывать сделки на своем горбу и буквально за несколько дней сколотил на этом целое состояние — сто пятьдесят тысяч ливров.
Торговля процветала как никогда. Легкость в добывании денег влекла за собой и легкость в их проматывании. Продавцы золотых и серебряных украшений, бриллиантов, завозимых в больших количествах из Англии, а также тонких тканей, установили на них цены, о которых прежде не смели и мечтать.
Мастера по изготовлению экипажей и коннозаводчики не успевали выполнять заказы, которые часто делали люди, вчера еще радовавшиеся, если у них было в чем выйти на улицу.
Владельцы земли продавали ее в три-четыре раза дороже, чем они могли бы сделать это шестью месяцами ранее. Рауты и балы, пиры и празднества, фейерверки и азартные игры поглощали время этих веселящихся новоиспеченных богачей, как дворян, так и простолюдинов.
Театры, танцевальные залы, рестораны и игральные дома привлекали к себе толпы людей, не знавших, куда девать деньги. Каждое представление в Опере собирало полный зал, сверкавший от ярких одежд, щедро украшенных драгоценностями. Сильно возросшее число экипажей на улицах делало жизнь пешеходов менее безопасной.
Необходимость в рабочей силе, чтобы обеспечивать всем необходимым парижан, число которых возросло на треть, и обслуживать все растущую армию богачей и ловцов удачи, повлекла рост ее стоимости.
Ремесленник, который прежде удовлетворялся пятнадцатью су в день, теперь получал шестьдесят и был, конечно же, ярым сторонником мистера Лоу, поскольку не мог быстро сообразить, что цена хлеба, как и других товаров, тоже выросла. Если прежде два фунта хлеба продавали за один су, то теперь уже один фунт его стоил четыре су. Таким образом, все его обогащение было не более чем иллюзией.
Создателя всего этого необыкновенного богатства, благодаря чьему гению и потоку бумажных денег Франция поднялась из болота нищеты и банкротства к невиданному расцвету, почти обожествляли. Когда он проезжал через Париж в своей дорогой карете, запряженной великолепными гнедыми в упряжи из серебра, и с парой лакеев на запятках, одетых в бордовые ливреи с серебряной вышивкой, люди, шедшие мимо, снимали шляпы и приветствовали его так, как будто он был королем. Если он появлялся на улице Кенкампуа, то его окружали телохранители, чтобы возбужденная радостная толпа не раздавила его.
Но, хотя внешне он оставался таким же невозмутимым и любезным, на душе у него было тяжело. Игрок, чья удача основывалась всегда на точности расчета, он недовольно смотрел на неопытных игроков, которые, ленясь просчитывать варианты, а то и вовсе не умея этого делать, слепо и опрометчиво бросались в спекуляции, начало которым дала его невнимательность.