А еще проводились генеалогические линии от суздальских и черниговских к подольским и таганским. Это значит, что в современных преступных группировках свирепствовали прямые потомки князей и их воинов. Короче, нагородил Фоминго такого, что лучше бы Клипа напился, подрался и уснул в багажном отсеке. А вместо этого он медленно шел по аэропорту Ататюрка, вперившись в книжонку, и даже не смог покурить. Достал сигарету одной рукой, не глядя, любимую зажигалку достал… И выронил. И даже не заметил. Я вытащил из-под урны это чудо дизайна, догнал Клипу, чтобы помочь ему прикурить, но он потерял сигарету и вообще забыл, что хотел сделать. Так увлекся чтением.
Я сунул зажигалку в карман, предварительно рассмотрев ее. Каждый раз, когда видишь ее, хочется внимательно изучать. Клипе сделали зажигалку по спецзаказу, и он гордился ею до невозможности. Всем показывал. Мужики завидовали.
Это была вытянувшаяся в сладострастном порыве голая девица из серебристого металла. Если ей нажать на лобок, то изо рта вырывалось пламя. Огромная струя. И вот это сокровище Клипа потерял из-за книжонки Фоминго.
Клипу посадили в такси на переднее сиденье, чтобы он мог зачитывать куски своей исторической прозы водителю, а нас не трогал. Цифры на счетчике замелькали, как палочки в руках барабанщика, — дикой дробью он отвлекает внимание от плутовства фокусника, с которым работает в паре. Клипу все это не занимало нимало, он неожиданно захлопнул Фоминго и весело сказал:
— Будем брать Куликово поле! Будем брать…
Мы даже не возражали: надо — возьмем. Какие проблемы? Взять Куликово поле? Да ерунда.
Тех же шапкозакидательских настроений на завтрашний вечер придерживались и болелы, обгонявшие нас с флагами и шарфиками. Когда подъехали к гостинице, счетчик настрекотал на сорок долларов. Высветились, конечно, турецкие деньги, но водила уверенно сказал, что это и есть сорок долларов. Тютелька в тютельку. Клипа дал пятьдесят. Водила убедил, что у него нет сдачи. На том и расстались.
Фрагмент 23. Накурил на приключения.
Клипа забронировал отель с мудреным названием — «P.Loti». Клипа сказал, что это похоже на «плати!». По части денег у Клипы фантазия работает.
Номера оказались достойными. У меня сингл, а на себя Клипа отчего-то пожадничал — утрамбовался в дабл вместе с Ванечкой. Видимо, чтобы было кого использовать в качестве слуги. Пока я знакомился со своим номером, Клипа снова полез в книгу, а Ванечка по заданию жены пошел на шопинг с длинным списком. Почти со свитком. Я в результате остался один на один со Стамбулом. Обменял двести долларов, чтобы чувствовать себя в компании с ним уверенно, и двинул вдоль трамвайных путей. Под вопли рыжих и конопатых англичан.
Они за своего приняли — за один и четыре. Потому что я в майке «Ливера». Я не болею за «Ливер» — просто ненавижу итальянцев. Все эти «Лацио», Ди Канио, Матерацци и прочие — один сплошной фашизм. Итальянцы — смазливые подонки. Вот в чем их фишка. Лупят друг друга по ногам, а потом целуются, как пидоры последние. А потом опять — по ногам. И так до бесконечности. И одни «низы». Бесчеловечные, душераздирающие «низы». А я «низы» не люблю. Это получается, что болеешь против игры. Чтобы не забивали. Для тех, кто ставит на «низы», лучше всего, чтобы матч начался и сразу закончился. А какое тут удовольствие? Да, кстати, об удовольствиях…
Запах чего-то запретного раззадорил ноздри, и я стал искать его источник. И нашел. У кладбища. Конечно, мусульманские покойники и их надгробные камни так благоухать не могли, поэтому я шмыгнул в арку, разделявшую кладбище на две равные части. На арке было многозначительно написано «Mistic Waterpipe Garden». А на плитах кладбища развлекались кошки.
Я разлегся на пестром пуфе, мне принесли кальян, и тут все стрессы и печали улетучились вместе с дымом в просмоленном потолке злачной хибары. Кажется, и восточные красавицы посетили меня в эти минуты умиротворения. С открытыми пупками в обрамлении блесток и с закрытыми лицами. Или ничего такого не было, а просто было хорошо? В конце концов, все это не так уж важно — было или не было…
Я расплатился и вышел. Сумерки не уменьшили столпотворение. Даже наоборот. Болелы занимали уличные кафе группировками, по национальному признаку, и между глотками пива переругивались через трамвайные пути. Турки снисходительно улыбались.
А я не улыбался — я решил уйти с большой улицы, чтобы меня не доставали итальяшки. Взял вправо после большой серой мечети, прошествовал под мостом и по неведомой душевной прихоти свернул направо — в узкий коридор. И тут люди закончились. До этого их было много. Даже слишком много. Сначала показалось удивительным, что они могут закончиться. Но так и случилось. Никого нет. Даже кошек. Не исключено, что люди совсем рядом — просто притаились… Но от этого еще тревожнее. Кто знает, что им в голову придет?
Басурмане, может, затаились в своих халупах с неизвестными целями, и чуть что — прыгнут на меня с саблями. С них станется — вон додумались же конюшню из церкви устроить. И при этом она вроде действующая — с крестами и с подземным сортиром при входе. Церковный сортир — это круто! Стоит посетить. Но церковную конюшню в первую очередь.
Фрагмент 24. Готический шпиль.
Церковь за аркой в стене напоминала елочную игрушку, и в ней действительно отдыхали лошади. Я спустился по ступенькам, открыл дверь и, несмотря на полумрак, сразу же углядел их при входе, в правом углу. Меня поразили не столько уздечки с дорогими камнями, сколько огромные полотняные уборы на головах лошадей, подвязанные на шеях изысканными шнурками.
В разных углах церкви горели свечки, но не перед иконами, а просто так. Несколько перебитых икон валялось на полу. Подсвечники тоже находились в нерабочем состоянии — ими, наверное, здесь все подряд крушили. Их тусклый свет больше пугал, чем помогал разглядеть смутные контуры предметов и людей.
Из алтаря доносились нечленораздельные выкрики — кажется, на итальянском. Шесть рыцарей сидели на ступеньках у входа — точнее, у пролома. Дверцы были снесены неким мощным антирелигиозным телом. Один из охранников двинулся ко мне, но главный сделал жест, чтобы он меня оставил. И я заглянул за иконостас, откуда доносились возгласы. Тут было значительно лучше с освещением. Если сравнивать с остальной частью церкви, то это следовало, не мелочась, назвать иллюминацией.
На большом столе в центре спала девушка. Ее голова свесилась вниз. Распущенные длинные волосы прикрывали лицо. Девушка не утруждалась приличиями и позволяла себе находиться в присутствии мужчин без одежды. Правда, благородные вельможи, возлежавшие рядом, вероятно, из чувства стыдливости накрыли ее священническими одеждами с крестами.
Сами вельможи — а глядя на их прикиды, не приходилось сомневаться, что знатные — расположились вокруг выломанного из стены камня, на котором мозаикой изображался какой-то святой с блюдцем нимба вокруг головы. Рядом виднелась дыра, и мне не составило труда предположить, что в нише за святым хранились богатства. Они лежали на полу блестящей кучей у ног почтенных игроков.
В странноватом воздухе церкви порхали знакомые, разгоняющие скуку флюиды. Шпилевые флюиды! Аристократы бросали кости на огромном камне — он выполнял функцию игрового стола. Я сразу понял, что эти из наших. Возлежали они на множестве красных подушек и попивали вино из золотых церковных сосудов.
Мне стало стыдно за мою ливерпульскую майку и белесые джинсы — выгонят сейчас из приличного общества, как бомжа. Но зато у меня на указательном пальце был перстень Цезаря, в который они вперились.
А еще меня спасла обувь. Мода, конечно, глупая, но иной раз просто необходимая штука. Благородная троица вместе со слугами уставилась на мои шузы. Загиб их носовой части вызвал смятение и шепоток.
Старец, у которого, как мне показалось, не двигались глаза, но зато каждая черточка лица жила напряженной обособленной жизнью, отчего возникало ощущение, что под кожей старцевой физиономии проходит битва микроорганизмов — с маневрами, фланговыми ловушками, предательствами и героизмом элитных воинов, — так вот, старец в пурпурных сапогах выслушал склонившегося к его уху халдея и поприветствовал меня: