— Лун! — завопил я. — Немедленно уходи отсюда!
— На тебя напали! — яростно огрызнулась она, хищно рыская глазами в поисках жертвы. — Так где же еще мне быть?!
Из-под пола доносились оглушительные взрывы. Я огляделся. Воняло горящим металлом и расплавленным пластиком.
Очередной удар.
— Корабль деформеров, — сказала Лун. У меня внутри все сжалось. К-машины.
— Дерево Иггдрасиль! — мое богохульство — а я знал, что это именно богохульство — шло из самого сердца. Я сделал сложный жест, родившийся где-то в недрах имплантированной грамматики Икс-калибра. В то же мгновение фальшивый пузырь исчез.
И благодаря этому переписыванию, этому перекодированию, осуществленному моими ведомыми интеллектом и волей, мы оказались в реальном локальном мире, в высокой сочной траве под сияющими радужными рассветными небесами. Я осмотрелся. Через все небо тянулись кольца, похожие на кольца Сатурна — сверкающие, великолепные. А Луны не было. Я изумленно подумал, что, скорее всего, кольца — это не что иное, как остатки Луны, которую уничтожила гравитация.
— Что это за место? — спросил Дрэмен.
Я ничего не ответил, только крепко обнял Лун и замер в ожидании понимания, готовый к опасностям.
— Земная параллель, расположенная чертовски далеко от главного ствола, — ответил Марчмэйн, глядя по сторонам побелевшими глазами. — Меньше, легче и не заселена.
Где-то вдали, на травяных просторах, взревел ящер, а другой поднялся на могучие задние лапы, чтобы принять вызов.
— То есть, я хотел сказать, здесь нет людей, — Марчмэйн поежился, — зато куча динозавров. Парень, как, черт побери, тебе это удалось? Не сомневаюсь, ты легко защитишь нас от диких животных.
Огонь вспыхнул в моей ноге и в правой ладони. Сначала я подумал, что меня что-то укусило, однако это завывали стрижающие имплантаты. Моя нервная система работала в умопомрачительном темпе.
— Уходим отсюда! — крикнул я. — Они нас выследили! Ослепительно яркая вспышка расколола небо и в
полной тишине вонзилась в землю. Ударил яркий луч, напоминающий оружие летающей тарелки Флогкаалик. Лун выстрелила вверх. Прямо над нашими головами расцвел пурпурный огненный цветок, затем еще один, на горизонте. В наступившем зловещем затишье я успел только бросить Лун на землю и упасть сверху, прикрыв ее собственным телом, когда сметающая все на своем пути убийственная волна жара обрушилась на нас (звук удара пришел позже), обугливая и испаряя плоть — и я умер, испытывая отчаяние и гнев из-за того, что мне придется потерять Лун и своих только что обретенных родителей. Последней моей мыслью было: «Вот черт, они снова истребили динозавров!»
Но даже когда я умер, глубинные стрижающие силы сохранили какую-то часть меня, заново сотворили мое тело и сознание — иллюзорные, как и прежде. Нет, нет, нет! Это неправильно, это упрощение и принижение значимости! В то время, как алгоритм локального мира выполнялся на глубоком онтологическом субстрате ансамбля Т-мультиленной, ее выход, ее производительность были такими же реальными, как и все остальное во всех космосах бесконечность.
И я шагнул в кодовое пространство.
Двадцать один
Когда мама умерла, они пришли и забрали меня навсегда. Я был для них занозой в пальце, непрошенной обузой, случаем продемонстрировать милосердие. Они так и не простили меня. Естественно, никакого отца. Шлюха понесла заслуженное наказание. Они кричали: она согрешила, а мы расплачиваемся!
Их слова — колебания воздуха, биение губ, порхание мотыльков. Когда они говорят о ней, мои пальцы заползают в уши. Я слушаю птиц, но по ночам дерево спит, и остается лишь шелест сонных перьев да игра ветра в листве. Пока дерево стоит, я не боюсь, только во сне оно закрывается от меня, и тогда я снова чувствую одиночество. Они никогда не понимали слез и стонущей потери. Тетя, высокая и угрюмая. Из ее глаз смотрит ледяная зима. Зажатые между жесткими валиками плоти, они бессмысленны и полны горечи. Когда она улыбается, в них проглядывает больная, издевательская душа. Пока я еще лежал во мраке матери, она взяла нас к себе — по принуждению и ради удовлетворения собственной гордыни. А когда мать ушла, тетя позаботилась обо мне. «Мой крест», — вздыхала она — дерьмо на ковре в гостиной. Мое тело — ее цель, моя плоть — мир ее мести. Я тону в пропастях и кратерах ее лица. Душа крадется за ее зрачками, преследует меня во снах — и я просыпаюсь от собственного крика. Бутылка, которую она держала, была теплой, с массивной резиновой соской — но грудь исчезла, а молоко прокисло и отдавало резиной. 06лака — белые и мягкие, волны сладости. Они проплывают за ветвями. Я голоден. Легко ее ненавидеть. Дядя — низкий квадратный человечек со стеклами перед глазами и добрыми руками. Он утратил свою радость, хотя я слышал, как он насвистывает, когда ее нет поблизости. Его рот постоянно открывается и закрывается, говорит сам с собой, ведь он никому не нужен. Думаю, он тоже ненавидит тетю. Они сидят в доме и бранятся дни напролет, за зеленью и за деревом. Он по-своему добр, поэтому мне стыдно, когда я вырываю его траву и извергаю на нее содержимое желудка. Он часто брал меня на руки и качал, до того, как я вырос и отказался разговаривать. Теперь он, пыхтя, поднимает меня с постели и усаживает в инвалидное кресло, а потом вывозит в зелень под деревом. Мне страшно. Мне всегда страшно. У кузины такие же груди, как у мамы, только легче. Она хихикает, а по ночам стонет с мальчиками под деревом, иногда зло, иногда мягко. Они не любят ее, но заботятся о ней так, как никогда не заботились обо мне. Она — их дитя, их плоть, ее душа — их душа, сверкающая за ее прекрасными глазами.