Воины прибежали на шум.
— Он в печали, — кивнул я на распростертое тело.
Судя по спокойной реакции солдат, подобные выходки были не чужды Йосефу. Раз в неделю происходили — за два и три. Ну, раз в две недели — это вообще за один и шесть! Верняк! Воины тут же покинули шатер, и я составил им компанию, потому что смотреть на расхристанного генерала мало удовольствия. Йосеф почувствовал, что остался без аудитории, вышел ко мне как ни в чем не бывало и запустил в прокат вторую серию:
— Такое же яркое безжалостное солнце было, когда я вышел из пещеры. Я провел несколько дней в темноте, смягчаемой маленькой плошкой с горящим в масле фитилем. И вот дневной свет ударил в глаза нестерпимым потоком. Вокруг кричали римские солдаты, а у меня в голове еще вертелись контуры судорожных человеческих тел, пронзаемых своими же товарищами, которые сами тут же погибают. Стоны, хрипы, кровь, агония — жуткое зрелище. Я много убивал. Приказывал убивать и убивал сам. Но там был парень — лет четырнадцати-пятнадцати… Совсем мальчик. И он уже воевал. Он защищал Йодфат. Я видел его на крепостных стенах. Он считал меня образцом доблести, ждал от меня борьбы с римлянами до конца и очень расстроился, когда я предложил сдаться. Мальчик кричал, чтобы я опомнился, и когда голос всеобщего безумия вынес страшное решение о смерти, юноша возликовал! Он ненавидел врагов и не мог представить себе плен и службу на захватчиков. Я для вида согласился со всеми, покивал головой, и он обнял меня от переполнявших его чувств. Парень все время смотрел влюбленными глазами и не отходил ни на шаг — я стал для него вроде отца, погибшего при защите города. Он оказался пятнадцатым, когда стали приводить в исполнение безбожный замысел. Оказался пятнадцатым, потому что хотел быть рядом со мной. Клянусь всем, что осталось во мне святого, я предложил ему поменяться местами. Но он сам бросился на мой меч. Еле заметный отблеск огня из плошки высветил его счастливое лицо. Он успел прошептать на прощание: «Благородный Йосеф, до встречи в раю». Он, наверное, думал, что вскоре я окажусь там же, где он. Из темной пещеры, окруженной римлянами, мы все, сорок человек, разом перенесемся в другую пещеру, светлую пещеру, пещеру Яхве. Интересно, что этот мальчик сказал бы мне сейчас, если бы жизнь вернулась к нему на несколько мгновений?
Я тактично промолчал. Йосеф, вероятно, продолжил бы изложение других малопривлекательных подробностей своей жизни, но весьма кстати прибежали посланники от Тита и позвали в его шатер.
С нашего холма было видно, как вокруг стен города заваривалась вкусная боевая каша. Ветер доносил вой и крики. За один и два — Иоанн не подвел: начался последний штурм! Пора заняться ногтями, а то все обкусал от стрессов. Как вернусь, надо сделать педикюр, чтобы перстень Тита хорошо смотрелся. Если носить такую крутую вещицу, так уж нужно полностью ей соответствовать.
Моя стража шла поодаль, а Йосеф брел рядом и зудел. Он даже по-отечески обнял меня, но я сделал вид, что споткнулся о камень, сбился с шага и тем самым освободился от его прикосновений. На всякий случай. Его, с одной стороны, можно считать везучим — ведь выжил, когда народ кругом погибал. Но, с другой стороны, у него жизнь не очень-то ладится, и сам он ею недоволен. Это факт. Утащит, чего доброго, фарт, который я получил от апостола Иоанна.
— Все бессмыслица, — не замечая моей настороженности, бубнил Йосеф. — Нет правого и виноватого. Даже не так… Кто жив, тот и прав — вот истина. И плевать мне на то, что думают по ту сторону стены. Главное, я здесь в безопасности и на моей стороне империя. Таланту нужны сильные покровители. А все проклинающие меня закончат свои бездарные дни в ущелье за городом. Ты видел его?
— Нет, мне не дали сходить на экскурсию — сразу к тебе привели.
— Зря — разок следует посмотреть. В ущелье защитники Иерусалима сбрасывают тела погибших от голода, стычек с римлянами и междуусобицы. Там смрад и слизь. Бесформенная мерзость, которая несколько недель назад еще дышала, говорила и гневно бросала камни со стен в своего бывшего полководца Йосефа. Только за то, что я уговаривал их проявить благоразумие и сдаться. Совесть моя чиста! Сколько пламенных слов я потратил, чтобы заставить их сложить оружие и таким образом сохранить жизни! Но они не желали прислушиваться к голосу добродетели. Поделом им! Раньше у нас главной помойкой считался Гееном. Туда свозили все отбросы, мертвечину, всю падаль, а потом сжигали.
Считалось, что там вход в ад. Так вот, теперь два Геенома, и главный — то место, где на солнце смердят трупы этих негодяев. От них не останется ни памяти, ни костей, ни праха. И даже их души исчезнут из мира, потому что это души отчаянных грешников. А труд мой останется в веках!
Фрагмент 49. Жучиный шпиль.
Тита в шатре не оказалось. Стражники сказали, что он ждет нас на площадке башни в Антонии, но что туда вчетвером добираться опасно, поэтому для усиления нам оставлен отряд из двенадцати человек под предводительством Пудента, который немедленно объявился верхом на коне. Здоровенный красивый малый, похожий на Кристиана Вьери после отпуска. То есть на Вьери, прибавившего с десяток килограммов. Пудент переживал, что его оставили в тылу. Он рвался на передовую громить иудеев, поэтому подгонял наш неспешный табунчик. Конечно, очень хотелось посмотреть, что там интересного происходит в Иерусалиме, но бежать под разнузданным июльским солнцем не хотелось вовсе.
Мы пролезли в пролом крепостной стены и двигались среди обломков камня и прочего мусора. Смрад становился нестерпимым — замес дерьма и мочи вперемешку с разлагающимися трупами, тлеющими под завалами. Вокруг парами и кучками толкались вооруженные люди. Они вяло постукивали друг друга по щитам, позвякивали мечами, хрипло переругивались и совершенно не погибали. Вообще! Бились, но не причиняли врагу ущерба. К нам вся эта публика была равнодушна. Мы представляли собой целый отряд, а с отрядом никто не хотел связываться.
— Какое грандиозное сражение! — зажегся Йосеф. — Я обязательно опишу его кровавые детали. Потомки должны знать о славных баталиях прошлого!
Совсем очумел дядька! Еще бы программу, как Думбадзе, сделал — «Золотые баталии». Наверное, Думбадзе его потомок… И ведь Йосеф не травил… Про великую битву и про потомков — на полном серьезе. Остальные, видимо, внутренне поддерживали его. Если так, то мне крышка — они точно не возьмут Иерусалим. Ни сегодня, ни завтра. И к Новому году у них ничего не получится. Вот уроды!
Число дерущихся вдруг резко сократилось. Наш строй прошествовал к террасе. На ее вершине в окружении свиты и охраны располагался Тит. Вернее, в окружении располагался не Тит, а здоровенный жук-скарабей. Жука разместили на щите. В самом центре. У щита столпились Тит и придворные. Мой главный враг — жрец, закатив глаза, размахивал руками и завывал. Я спросил у официанта, что случилось.
— Сириус нарисовал на щите несколько секторов. На них обозначены варианты исхода сегодняшнего сражения. Куда пойдет магический жук, так и будет.
— А если жук пойдет в тот сектор, где неправильный исход сражения?
— Чужеземец, ты не понимаешь. Как жук решит, так сражение и закончится! — услышал мою реплику Тит и вместо приветствия метнул гневный взор.
Жук никак не мог решиться… Сириус охрип от завываний, а скарабей не желал двигаться куда-либо от центра щита. Все наклонились к нему, а он, ошалев от высокопоставленного внимания, поднял свою несчастную башку и укоризненно уставился рогатой мордой в лица истязателей.
— Ну давай же, жучок! — не выдержал Тит.
Жук не дал. И разнервничавшееся существо подальше от греха унес к себе куда-то в жреческую Сириус. Тит был раздосадован, но виду не подал. Он призвал публику занять свои изначальные места на смотровой площадке. Прямо перед нами блистал роскошью гигантский дворец, который вчера издалека ослепил меня золотом и прочими драгоценностями. Короче, здесь, как в театре. Только буфет прямо в зале — несовершеннолетние рабы подносили напитки и виноград, что пришлось кстати, ведь я не завтракал. А вчера унял голод одной краюхой, которую оставил мне апостол Иоанн.