У меня сил хватило лишь на то, чтобы прикрыться простыней. На ходу натягивая футболку, грек, словно что-то вспомнил и, вернувшись, забрал с тумбочки нож. Он посмотрел на меня, затем на неочищенный апельсин, взял его и бросил мне на колени.
— Держи, поешь, — и вышел вслед за Марио.
Апельсин полетел в стену. Я была в неописуемой ярости, утопала в боли, страхе, ужасе. Как же так? Я сдалась. Я правда его наложница… Как это могло случиться? Неужели в самом деле было настолько неизбежно?
Очень долго в доме стояла тишина. А поздним вечером, наконец, из холла донеслись голоса, и я встрепенулась.
Жанна.
Эта она там тараторила. А вот и Хавьер пробасил в ответ. Послышались удаляющиеся шаги и вновь все стихло.
Позже, как оказалось, я уснула. Понять это позволил Кавьяр, прилегший на кровать рядом со мной. Я открыла глаза и отодвинулась. Приглушенный свет лампы освещал его лицо. В руках Клио держал коробку — ту самую, которую я отыскала в каморке под лестницей.
Грек молчал. Я тоже не лезла с разговорами.
Характерный шорох и крышка «тайника» упала на кровать. Я следила за движениями Кавьяра исподтишка, стараясь не привлекать внимания. Он рылся в коробке, поставив ее себе на колени, и как будто искал нечто особенное. Так и было. Клио извлек на свет большой снимок Елены и уставился на него как на невообразимо редкий артефакт. Он прикусил нижнюю губу и склонил голову набок.
— Ей было всего шестнадцать, — сказал он вдруг с такой нежностью и болью в голосе, что стало не по себе.
Он протянул фотографию мне.
— Красивая, правда?
Пришлось принять сидячее положение и рассмотреть снимок.
— Да, несомненно. Такие глаза… — ответила я, чувствуя себя неловко из-за такого странного настроения Кавьяра.
Он молча забрал фото и, положив обратно в коробку, достал другое. Чувственные губы грека исказила презрительная ухмылка.
— Моя мать, — а этот снимок швырнул небрежно.
— Да, ты действительно на нее похож, — кивнула я, улыбнувшись.
— Надеюсь, что нет…
Я удивилась такому откровению.
— Хотя зачем лгать? — добавил Клио тихо. — Я еще «покруче» мамочки.
Кавьяр мне показал вовсе не тот снимок, на котором его мать лежала на кровати в окружении мужчин, а простую домашнюю фотографию. На ней миссис Кавьяр, молодая и статная женщина, весело улыбалась. Снимок был сделан на кухне: она стояла в переднике и с запачканными мукой руками. Такая естественная.
— Она была проституткой, — выдал грек, положив рядом со мной уже ту самую странную фотографию. — Работала в публичном доме, когда познакомилась с моим отцом. Даже после заключения брака она не успокоилась и продолжала трахаться налево-направо. Потом…
Клио на секунду задумался.
— Даже не знаю, кто больше виноват в той ситуации, — пробормотал он, глядя куда-то сквозь стену.
Мне, честное слово, так не хотелось знать обо всех тех событиях, но я боялась грека, поэтому молча выслушивала его излияния.
— Мать любила секс с извращениями. Я не раз все это видел. Ее избивали и буквально насиловали, а ей это приносило удовлетворение. Вот только в ту ночь парни переборщили. Она умерла от серьезной черепно-мозговой травмы, потому что в пьяном угаре один из «красавцев» шарахнул ее головой об угол стола. В принципе, это могло бы сойти за несчастный случай. Но отец не хотел оставлять все, как есть, и поскольку дело заводить нельзя было… В общем, слишком многие подтвердили бы, что в особняке Кавьяра устраивались оргии…
— В особняке? — я даже охрипла от изумления.
— Да, отец вытащил мать из того борделя. А она домой начала водить своих дружков. Отец был бессилен. Он много времени проводил в Греции. Все так дерьмово сложилось… Елене всего год от роду был, когда мать умерла. Жаль…
Интересно, к кому это «жаль» относится? Кого он жалеет?
— Думаю, твоей матери просто не хватало внимания.
— Что? — впервые за время повествования грек посмотрел на меня, и лицо его выражало непонимание. — Не хватало внимания?
Он резко смял снимок и в сердцах швырнул в стену.
— Да она была больной сукой! Ей было насрать на нас с Еленой…
Тишина. Слова Кавьяра повисли в воздухе, как горький крик разочарования. Мое сердце словно ухнуло вниз. Дабы разрядить обстановку, пришлось лихорадочно копошиться в памяти, пытаясь вспомнить хотя бы что-нибудь веселенькое. Но вместо этого вырвалось: