Кавьяр медленно греб к берегу, не обращая внимания на довольно сильный ветер, оказывавший ощутимое сопротивление мужчине. Волна за волной подкидывала дряхлое судно.
— Невероятно, именно это и привлекло моего брата. Он внезапно изменил своим принципам. Нет, до выздоровления еще далеко, но впервые за последний год, у меня затеплилась надежда.
Я молчала, не зная, что сказать. Все в этот миг прозвучало бы или грубо, или лживо.
— Типичная представительница слабого пола с типичным поведением… Боже, именно она зацепила моего брата, — покачал головой Тео. — Клио по-прежнему сидит в своем панцире. Ему так удобнее — не признавать очевидного. Знаешь, когда последний раз мой брат сдерживал обещание перед женщиной?
Я неопределенно передернула плечами и, насупившись, отвернулась.
— Никогда, — отчеканил британец, и дно лодки наконец врезалось в песок. — Он никогда ничего не обещал своим женщинам.
— Мне ясно, к чему ты клонишь, — я выпрыгнула на берег и, скинув дождевик, пошлепала по воде.
— Поверь, Летти, — не отставал британец и, поравнявшись со мной, добавил: — Я отнюдь не романтик и на поэзию чувств плевать хотел. Впрочем, и деликатностью особой не отличаюсь, но могу с уверенностью заявить — ты нужна Клио. Вообще, не понимаю, на черта он тебя отпускает. Ты — его будущее, к которому он так стремился.
— Слушай, — остановилась я и спокойно ответила. — Мне жаль, что с твоим братом случилось все то, но моей вины в тут точно нет и не было. Я бы все ему простила… Вероятно, уже простила… Но забыть это — никогда. Если хочешь услышать, то я скажу: я… я… не люблю Клио, потому что нельзя любить ему подобных. Те, кто ежедневно ломают человеческие судьбы, недостойны уважения. Но все же считаю, что твой брат вполне заслуживает шанс на другую жизнь, а это уже зависит от него самого. И… Мне странно, почему он больше не вызывает во мне ненависти. Теперь не страшно вспоминать о нем. Знаешь, наверное, я все же смирилась с поведением Клио.
— Тогда почему уезжаешь?
— Потому что не вижу необходимости оставаться. Когда ты кому-то нужен, это ощущается во всем. Человек, который не может без тебя жить, рано или поздно признается в этом. Твой брат — законченный эгоист и гордец. Его замашки собственника проявляются не лучшим способом. Посмотри, как он наказал меня из-за глупых слов Мерилин. Клио даже не проверил информацию, просто изнасиловал.
— Ты вообще когда-нибудь ревновала? — озадачил меня британец.
Я заглянула ему в глаза.
— Никогда, — отчеканила.
— Ну конечно, — недоверчиво прозвучало. — Чего стоили одни твои фразы, которые ты бросала в лицо блондинке. По ним многое можно сказать…
— Все, — вздохнула я, прерывая Кавьяра.
По лицу Тео было понятно, он ловит каждое мое слово, наверняка намереваясь рассказать об этом греку. Ну и пусть. Мне все равно. Сделаю свою работу и уеду.
Как же хорошо, что я не бросилась в воду. Совсем забыла, что в кармане толстовки спрятала на всякий случай свой паспорт и ксерокопию отчета Тейлора. Вот же мозгов совсем нет, могла жизнь свою сгубить.
Не знаю почему, но я вдруг сообразила, как мне страшно терять Тео. Он столько раз мне помогал, поддерживал, а я скоро покину эту страну и… Что потом? Мы ведь уже не встретимся…
Мысли о том, что и грека я тоже больше не увижу, не возникало. Видимо, в тот момент подсознание готовило меня для новых испытаний, заведомо зная, как на самом деле болезненно будет делать выбор между правдой и ложью во спасение Кавьяров. Подозрений по поводу предстоящей операции не было, лишь легкая тревога. И так продолжалось до тех пор, пока мы, усевшись во взятый в аренду автомобиль, не приехали в пустынную местность с пятью покосившимися деревянными сараями и одним небольшим глиняно-каменным зданием.
— Так, слушай внимательно, — проговорил британец сурово, когда затормозил метрах в пятидесяти от домиков и покосился на двоих темнокожих, застывших у входа глиняного здания. — Быстро входишь, передаешь бумаги высокому темноволосому мужику. Его имя Мухамед…
— Что? — обалдев от таких дел, вытаращилась я на Кавьяра. — Араб? Это тот араб?
— Какой тот? — нахмурился Тео.
— Неважно, — отмахнулась я, не желая вдаваться в подробности и старательно блокируя болезненные воспоминания о последствиях первого побега. — Дальше что?