Чарноте вновь захотелось лечь на кровать, но он усилием воли заглушил в себе это соблазнительное желание и продолжил чтение:
"...вопиющее неравенство в распределении богатства...", - прочёл он.
"Лично я считаю: именно в этом главная причина всех социальных бед человечества, - продолжил свои размышления Чарнота. - Бедные объединяются против богатых, устраняют несправедливость и всё - дело сделано, живите дальше: трудитесь, творите, рожайте и воспитывайте детей, познавайте реальность. Разве этого мало? Конечно, через какое-то время вновь появятся богатые и бедные, но тогда ещё раз провести перераспределение богатства... Так и жить. И убивать друг друга не потребуется".
Чарнота встал из-за стола и заходил по комнате.
"Кажется, что может быть проще? Ан, Нет! Идут люди какими-то мудрёными тропами и в результате получается совсем не то, что желали: опять нет ни мира, ни справедливости, ни свободы. А что, собственно, такое "справедливость"?
Чарнота задумался, но ничего в голову не приходило, чтобы можно было ответить на этот вопрос. Он вернулся к столу и продолжил чтение.
"Вот тут идёт критика социальных теоретиков Франции, мол, они отстаивают "...вместо истинных потребностей, потребность в истине, а вместо интересов пролетариата - интересы человеческой сущности, интересы человека вообще, человека, который не принадлежит ни к какому 255классу и вообще существует не в действительности, а в туманных небесах философской фантазии".
"Во-первых, - вступил в спор с марксистами Григорий Лукъянович, - что за хитрости такие: обвинять кого-то в том, что он отстаивает потребность в истине, а должен - истинные потребности защищать. А что такое "истина"? Сначала нужно дать определение понятия, а затем только начинать его обсуждение. Во-вторых, и я бы предпочёл защищать интересы человека вообще, а не только - пролетариата. Да, пролетариат - класс униженных и это благородно - вставать на его сторону, но если ввергнуть этих униженных ещё и в войну, то им будет хуже.
Да, драка у этих людей - творцов Манифеста, - стоит в их сознании на первом месте. Вот они пишут, критикуя буржуазный социализм. Плохо, мол, "...внушать рабочему классу отрицательное отношение ко всему революционному движению". Но если считать, что всякая социальная революция - это катастрофа, то внушать отрицательное отношение к катастрофам - это очень даже правильно и хорошо, а у этих людей всё наоборот: катастрофа - хорошо, а мирное спокойствие - плохо. Лично я не хочу воевать с пролетариатом и готов поделиться с ним всем, что имею. Я не хочу убивать отдельных представителей класса "рабочий пролетариат", а они натравливают его на меня - он нападает и мне приходится защищаться. Я был согласен поделиться с пролетариатом материальным богатством, а они хотят, чтобы пролетариат забрал у меня всё.
Они пишут: "Изобретатели этих систем, правда, видят 256противоположность классов, так же как и действие разрушительных элементов внутри самого господствующего общества. Но они не видят на стороне пролетариата никакой исторической самодеятельности, никакого свойственного ему политического движения".
"Вот и я не вижу свойственного пролетариату политического движения, - согласился с критиками марксизма Чарнота. - Я вижу натравливание неимущих на имущих и они это обосновывают экономической необходимостью. Вот что они пишут:
"Так как развитие классового антагонизма идёт рука об руку с развитием промышленности..."".
"На самом деле - всё проще: когда рабочий приходит к капиталисту и продаёт свои способности к труду, то возникает антагонизм покупателя и продавца, а этот антагонизм существует столько, сколько существует человечество, ибо покупатель желает купить дешевле, а продавец продать дороже и так было и будет всегда, а не тогда, когда возникли рабочие и капиталисты, то есть не с появлением промышленности", - возразил Марксу Чарнота.
"А укорять людей за то, что те не хотят воевать, как это делает Маркс, когда пишет в своём Манифесте: "...они хотят достигнуть своей цели мирным путём" - корить за это - это значит быть социальным извращенцем, которому кровь нужна как вампиру, который без крови ближнего не может жить". - Чарнота представил себе этого бородача-Маркса, прильнувшего к шее дворянина и пьющего его кровь, да так, что 257она стекает прямо по окладистой бороде его; представил и сплюнул прямо на пол, потом поднялся со стула и убрал плевок куском бумаги.
Вернувшись к столу, Григорий Лукьянович прочёл последние строки Манифеста:
"Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путём насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир", - и не задумываясь воскликнул, будто разговаривая с авторами Манифеста находящимися тут же - в его номере:
"Врёте: пролетариату, как и всем людям, есть что терять - свои жизни и жизни их детей, жён, стариков-родителей!"
И, подумав, он добавил: "Монстры вы - крови жаждете, ну да кто виноват как ни мы - русские дворяне. Это мы довели народ до того, что он готов пойти за монстрами и сам готов стать монстром. Я вам - враг, большевики, но я всё-таки вижу в вас людей и убивать вас буду только в том случае, если увижу, что вы покушаетесь на мою жизнь или на жизнь людей, которые мне дороги. Я буду искать другие пути решения социальных проблем". С этими словами он захлопнул красную книжецу и швырнул её в раскрытый саквояж, стоящий у стола. Книга туда влетела с 258такой силой, что саквояж сам закрылся и даже был слышен при этом щелчок закрывшегося замка.
----------------------------
До вечера Чарноту не покидали мысли о коммунизме Маркса и Энгельса. И тогда, когда в номер к нему без стука вошла его Людмила, он размышлял, лёжа на кровати, о выдуманном ими диалектическом материализме:
"Если материя первична, а сознание вторично, то почему же человек, в какие-то моменты своей жизни, способен возвыситься над материей собственного тела?" - спрашивал он материалистов. А так как вопрос его оставался без ответа, то память услужливо предоставляла ему примеры из его военной практики, доказывающие, что в жизни не всегда материя первична. Что простой донской казак Петька, служивший у Чарноты вестовым и сознательно принявший на себя сабельный удар врага, защищая этим своего командира; этот донской казак опрокидывает материализм Маркса.
"Нет! Не только бытие определяет сознание, но и сознание - бытие", - успел сделать вывод из своих раздумий Григорий Лукьянович, когда над ним склонилось любимое лицо его женщины и любимые губы произнесли: "Гриня, а я - за тобой. Поехали ко мне, и доллары свои бери".
"Доллары всегда при мне", - прошептал Чарнота, обхватив двумя руками любимую голову и поцеловав её в крашенные губы; отчего на его губах остался отчётливый след.
259 "Ты хочешь меня познакомить с твоим мужем?" - спросил Чарнота, склонившись над умывальным тазом и водой из кувшина смывая с лица следы поцелуя.
"Нет. Никита уехал в командировку. Я только что его проводила. Поехали, поехали, машина нас ждёт внизу", - торопила Людмила.
-----------------------
Когда они уже мчались по московским улицам, Чарнота тихо, чтобы шофёр не услышал, спросил:
"А что это за машина, откуда она?"
"Из кремлёвского гаража", - ответила Людмила и продолжила разговор уже в квартире:
"Перед отъездом он мне всё-таки кое-что рассказал о нравах новых властителей. Там у них началась жестокая борьба за власть. Главный в этой борьбе Сталин - грузин. Вокруг него группируются люди особого склада. Теорию марксизма они используют как ширму, как предлог для победы над конкурентами эту теорию, якобы, искажающими. На самом деле они группируются по принципу личной преданности лидеру. В борьбе между евреем Троцким и грузином Сталиным победил грузин. Ты же знаешь - в России евреев не любят. И вот теперь, рассказал мне Никита, Сталин продолжает убирать из своего окружения всех тех, кто, по его мнению, может ему быть соперником в борьбе за власть. Эти тёмные истории: и со смертью Фрунзе, а теперь вот - Дзержинского, очень беспокоят Никиту. Он так боится этого грузина, что даже предложил мне вместе с ним бежать на 260Запад. Я не согласилась. Он ведь такой, что ни на что не способен, кроме как бумажками шелестеть на своём письменном столе. Мне с ним там опять придётся на панель идти, а я не хочу".