– Одноглазый что! – Горластый отпил, не отрываясь, половину кувшина. – Одноглазый – акулье дерьмо! Одноглазый – беременная каракатица, помесь камбалы с морским коньком!
В углу кто-то хмыкнул.
– И нечего там ржать! – заорал Горластый. – Я знаю, что говорю. Да!
Вторым глотком Горластый осушил кувшин и демонстративно перевернул его вверх дном. Хозяин молча принес новый кувшин. Все знали, что кувшины у него хитрые, с толстенным дном, обеспечивающим неплохую экономию вина, но относились к этому как к неизбежному злу. Ну да, хозяин жулик, зато в это заведение не могут ввалиться стражники с требованием вести себя потише. Стражники вообще старались к «Клоаке» не приближаться.
– Так что у тебя с Одноглазым? – спросил рыбак по имени Щука и хитро подмигнул приятелям.
– Одноглазый бросил якорь прямо напротив бухты, – сказал Горластый. – Прямо напротив нашего дерьмового порта. Я прошел мимо него на расстоянии вытянутой руки. Слышал, как он трахает свою рабыню…
– И жалел, что он не может то же самое проделать с тобой! – засмеялся Щука.
Все захохотали. Громче всех – агент Одноглазого в порту, который точно знал, что баб на корабле пират не терпит. Гомиков – тоже.
– Он п-перетащил свою л-лодку прямо через гал-леру, – выдавил из себя Заика.
Все снова засмеялись.
– Все это дерьмо, – не обиделся Горластый. – А вот что я испытал после захода…
– Да уж могу себе представить, – сказал Щука.
– Не можешь, – покачал головой Горластый. – Вы ж видели, как солнце…
– Видели, – сказал хозяин. – На Горе по этому поводу принесли в жертву две по две пары овец. И приказали закрыть городские ворота.
– Лучше бы они отправили пару кораблей да прижали бы Одноглазого, – буркнул Крюк.
В зале повисла тишина.
– Сейчас, – сказал Щука. – Сейчас вот они все бросят и станут гоняться за Одноглазым. Они ж у него сами скупают награбленное. Не знаешь, что ли? Вспомни, месяц назад Одноглазый захватил посудину с Розовых островов. И через пару дней на рынке уже продавалось вино с нее. Они даже печати с амфор не поснимали.
Агент Одноглазого внимательно посмотрел на Щуку. Рыбачок был слишком глазастым и болтливым, а посему следовало подумать о его дальнейшей судьбе.
Богатенький сопляк с Горы тяжело вздохнул. Он пришел в «Клоаку» с совершенно конкретной целью – найти идиота, который за деньги был готов отправиться вместо него в армию.
Нет, вообще-то единственному отпрыску местного купца нравилась мысль пройтись по улицам родного города, поскрипывая ремнями амуниции и позвякивая медью доспехов. Военный стиль в одежде золотой молодежи стал последнее время популярен, и многие, даже девицы, носят сандалии армейского образца, с медными бляхами наголенников.
Но стиль стилем, а отправляться за море под стены Проклятого города не хотелось абсолютно. Слишком много за последнее время появилось на улицах инвалидов.
Нужно было искать замену, но пока никого не удавалось найти. Горластый подходил меньше других. Посему предстояло сопляку сидеть в провонявшей кожами, потом и пригоревшей чечевицей таверне и цедить из кружки кисло-соленое, разбавленное чуть ли не морской водой вино.
– А я говорю, что Одноглазый – ерунда. – Горластый успел опростать еще кувшин и стал несколько агрессивнее. – Вот когда солнце пошло к морю…
– Ну, на севере, на севере, – снова вмешался Щука.
– Ни хрена, – взревел Горластый и вскочил с места. – Я говорю – ни хрена. Солнце только опустилось к морю, а потом как поперло на запад… Низко так, над самой водой.
– Исключительно в боевой обстановке, – серьезным тоном поддержал Щука.
Пустой кувшин пролетел через весь зал «Клоаки» и громко лопнул, ударившись в стену над самой головой Щуки. Отбитое горлышко, отлетев, плюхнулось в миску с похлебкой, забрызгав сидящих за столом рыбаков, а крупный осколок прочертил царапину на ухоженной физиономии богатенького хлыща.
Одновременно взревели несколько голосов.
Хозяин таверны заорал что-то о битой посуде, помянув маму Горластого. Рыбаки, залитые липкой жижей, материли и конченого Горластого, и придуристого Щуку, и долбаного хозяина, не убирающего со столов остывшую жратву. Взвизгнул и богатенький, пытаясь сгоряча возмутиться по поводу своей травмы. Сидевший рядом Щука походя врезал пацану в рыло и заорал что-то Горластому. Но Горластый, оправдывая свое прозвище, не особо напрягаясь, перекрыл вспыхнувший гам.
Вначале он просто матерился, затейливо вплетая факты из биографии и родословной всех присутствующих в узор самых изысканных ругательств Семивратья, а потом, когда остальные смолкли, подавленные и смущенные мощью Горластого, перешел к изложению фактов.
Если опустить чистые эмоции и крепкие выражения, информации не несущие, получалось, что гребаное солнце, потыкавшись в долбаный Истинный горизонт на севере, в говенное море не нырнуло, а, завалившись, как шалава, набок, ломанулось к западу, отмечая свой след на воде шипящей полосой пара и тушками сваренной рыбы.
Выпрыгнувший сдуру из воды кит был солнечным диском разрезан на две половинки, верхняя из которых, с китовой головой, оказалась на солнечном диске сверху и шкварчала там до тех пор, пока полностью не сгорела. Воняло при этом мерзостно.
Рыбакам обычно верят мало. Горластому же не верили и рыбаки. Но в его сегодняшнем выступлении было столько убежденности и готовности отстаивать свою правду, что посетители «Клоаки», даже агент Одноглазого, смущенно смолкли. Особенно поражала воображение шкварчащая на солнце голова кита.
Первым нарушил тишину хозяин таверны:
– Ну, и хрена было кувшин молотить?
Заляпанные похлебкой рыбаки забормотали что-то типа: «Да, действительно, странно, что солнце… только задницу нужно в клочья рвать тому, кто кувшинами в живых людей бросает, козлу эдакому».