Порывы ночного ветра раскачивали ветви деревьев, то приоткрывая освещенное окно, то опять надежно пряча его в темной массе листьев. Повинуясь внезапному импульсу, я вдруг остановился и прикрыл глаза. Мысли послушно убрались из головы, сознание приобрело необычайную прозрачность. И я увидел.
…Небольшая комната, у одной из стен стоит кровать; окно, глядящее в ночь, возле окна – стол. Вокруг стола прямо на полу разложены книги; бра над кроватью вырисовывает световой круг на потолке; углы погружены в полумрак. На кровати лежит Маргарет, в ее руке книга, но глаза закрыты, а волосы золотом разметались по подушке. Я замечаю, что она обнажена, одеяло укрывает ее лишь до пояса. Грудь мерно вздымается, мышцы лица расслаблены. Спит. Уснула, когда читала.
Машинально я потянулся к лампе. И удивился сам, когда свет в комнате погас…
Я схватился за забор, пытаясь побороть неожиданное головокружение.
Видение растворилось, словно его и не было, но один взгляд на окно заставил меня невольно вздрогнуть: теперь оно было таким же темным, как и весь остальной дом. Это действительно сделал я? Или игра моего воображения совпала с моментом, когда Марго выключила свет?
Но видение было слишком уж реальным… и одновременно необычным. Игра воображения, как правило, строится на каких-то представлениях и ожиданиях, а я увидел совсем не то, что ожидал. И еще. Я понял наконец особенность мысленного зрения: я смотрел во все стороны сразу, так что мне не было нужды вертеть головой, чтобы оглядеться. Разум сопротивлялся такому непривычному для него положению вещей, и потому видение запечатлелось в моей памяти в виде чего-то сумбурного. Так запоминается бессмысленный утренний сон. Точнее, как раз поэтому он кажется бессмысленным…
Любопытно. Попробовать еще?
Что-то во мне подсказало, что это будет лишним. Произошедшее со мной было сродни минутному вдохновению, налетевшему и схлынувшему подобно морской волне. Не знаю, чем оно было навеяно, но сейчас я чувствовал себя совсем по-другому. Все мое состояние будто говорило: всему свое время.
Прежде чем отправиться дальше, я еще раз бросил взгляд на окно. И ухмыльнулся: «Вот, Алексей, на шестом десятке ты наконец нашел способ безнаказанно подсматривать за девчонками». Ради этого, конечно, стоило прожить такую жизнь.
Отделение полиции пустовало: меня встретил лишь дежурный офицер. Я представился. Офицер оживился:
– Добро! Господин Уоллес, извините за беспокойство, но оно не совсем по нашей вине. Нам нужна ваша помощь.
Скоро я начну думать, что я самый незаменимый человек в мире.
– Я слушаю.
– Сегодня вечером недалеко отсюда была драка. На месте мы взяли нескольких подростков. Всех уже забрали родители и родственники, а один остался. Вы, наверное, знаете, что мы не имеем права отпускать несовершеннолетних нарушителей просто так. Парнишка сказал, что у него нет родственников, а когда спросили, кто его опекун, он назвал ваше имя.
Необязательно уметь есть рис палочками, чтобы догадаться, кто из здешних подростков знает меня и может предполагать, что я поручусь за него.
– Анри?
Офицер облегченно вздохнул:
– Слава Богу! Простите, но я подозревал, что он беспризорный. Знаете, бывает: мальчишка называет первый попавшийся адрес, а человек, проживающий там, даже не знает, кто это такой.
– Зачем? – поинтересовался я.
– Ну, потянуть время, – пожал плечами полицейский. Потом он вдруг улыбнулся. – Поверьте мне на слово, господин Уоллес, почти все беспризорные, которые к нам попадают, пытаются как можно дольше тянуть время. Даже если знают, что это им не даст ровным счетом ничего. Мы уже привыкли.
Он еще раз пожал плечами.
– Так вы заберете мальчишку?
– Заберу. А что для этого нужно? Полицейский развел руками:
– Только ваше желание. Погодите, я сейчас его приведу. Только не пугайтесь его внешности.
– А что с ним?
– В драке ему досталось больше других. Мы уже кое-что успели заживить, но далеко не все.
Офицер вышел из помещения и минуты через три вернулся. Впереди него шел Анри – надо сказать, действительно не в праздничном виде. Исчезли часть левой брови и клок волос с левой же стороны головы, на этом месте была корка запекшейся крови. Правый глаз для разнообразия украшал огромный синяк, щеки были в сплошных царапинах, уши оттопырились и, казалось, излучали тепло не хуже домашнего камина. Остальных знаков доблести я не видел, но, судя по тому, как Анри хромал и поддерживал правую руку у груди, они были.
– Привет! – я невольно ухмыльнулся. Анри обрадовано ринулся ко мне. Полицейский широко улыбался:
– Ну вот, и нам забот меньше. Спасибо, господин Уоллес.
– Не за что. Вам спасибо. Кто знает, где бы без вас оказался этот повеса.
– Мы делаем свою работу.
Когда мы, раскланявшись с дежурным офицером, вышли на улицу, я полюбопытствовал как можно более непосредственным тоном:
– Ну и что это все означает? Анри хлюпнул носом и с готовностью заявил: _ – Я…
– Нет, начнем по порядку. Почему ты назвал меня своим опекуном?
Мальчишка как-то беззаботно махнул рукой:
– Потому что вы могли за меня поручиться.
– А где твои родители? Близкие? Он нахмурился:
– Нету у меня близких. Отца никогда и не было, а мать… Мать была. Вот только как-то она поругалась с отчимом – они там все время ругались – и наглоталась таблеток. И умерла.
Помолчав, он добавил с совершенно взрослым выражением в голосе:
– Вот так. После ее смерти назначили опекуна – ну, вы знаете. Только меня никто не спрашивал, и опекуном стал отчим, которого я ненавидел. Ведь это он свел в могилу мать, пьяница несчастный. Так что я сбежал из дому.